Происхождение. Александр Петрович Оглоблин по материнской линии действительно принадлежал к знатному казацкому роду Лашкевичей. В многочисленных панегириках, составленных с подачи Винара диаспорными и доморощенными “науковцями”, можно прочитать о том, как гордился Оглоблин предками, как зачарованно слушал в детстве рассказы бабушки о них и как интерес к прошлому семьи перерос в увлечение историей Украины. А еще — как горячо любил Александр Петрович свою мать — Екатерину Платоновну и каким “теплым сыновьим чувством” проникнуты посвященные ей страницы оглоблинских мемуаров.

Гораздо менее известно, что после революции Оглоблин фактически отрекся от матери (ее непролетарское происхождение мешало карьере). Он прервал все отношения и с ней, и с обеими сестрами, не обращая внимания на бедственное положение жившей в нищете родни. Их мольбы о помощи преуспевающий карьерист игнорировал, на письма не отвечал. Мало того, когда в 1932 году Екатерина Платоновна была уже при смерти, Оглоблин, несмотря на отчаянные просьбы сестер, не захотел приехать попрощаться. Старушка скончалась, так и не увидев сына…

 

Образование и карьера. Киевского университета Александр Петрович не закончил. Он проучился там меньше двух лет. В мае 1919 года по приказу наркома просвещения УССР Владимира Затонского всех студентов отправили работать учителями. Но Оглоблин учительствовал недолго. Он предложил свои услуги властям, вступил в компартию (потом, на склоне лет, скрывал этот факт) и устроился в киевский губнарпрос, насаждая в школах “большевистскую систему воспитания”. Одновременно Александр Петрович возглавил комиссию по “чистке” педагогических учреждений от “реакционных элементов”. Впоследствии в одной из анкет он гордо отмечал, что его усилиями “много реакционных учителей было вычищено”.

С той же целью (“чистки политически неблагонадежных”) оказался он в 1921 году вновь в Киевском университете, преобразованном властями в ВИНО — Высший институт народного образования. В том году ректором там стал приятель Оглоблина Николай Лобода. Он и предложил недоучившемуся студенту преподавать, не обращая внимания на отсутствие у того диплома. Так Александр Петрович стал “профессором” в 22 года (чем восхищаются те, кто не знает деталей его биографии).

Информация оглоблиноведов про “високий рівень лекцій історика і велику популярність серед студентів” не соответствует действительности. Об этом, помимо прочего, свидетельствует перехваченное ГПУ в 1923 году письмо группы киевских интеллигентов эмигрантским коллегам. Там, в частности, говорилось: “Кафедру истории Украины занимает Александр Петрович Оглоблин — студент ІІІ курса филологического (историко-филологического — Авт.) факультета, не прослушавший курса и не сдавший даже тех льготных “зачетов”, которые полагались вместо бывших полукурсовых и государственных экзаменов. Этот Оглоблин — положительно знамение времени. Он именуется профессором и устроил громкий скандал в канцелярии, когда ему выдали удостоверение личности с пометкой “преподаватель”, он потребовал наименования “профессор”. Научных трудов у него нет никаких, естественно, что даже в среде нынешнего студенчества он пользуется заслуженным презрением”.

В самом деле, как свидетельствовали позднее выпускники ВИНО, лекции Александра Петровича были нудными и поверхностными, за что его даже высмеяли в студенческой газете. Не уважали “профессора” и коллеги из числа старых специалистов. Биограф Оглоблина Игорь Верба, весьма благожелательно относящийся к своему герою, но все же пытающийся иногда (увы, далеко не всегда) сохранять объективность, вынужден отметить у него “карьеристскую склонность и ориентацию на новую власть, а главное — революционное новаторство вперемешку с непопулярными мерами по разрушению дореволюционных университетских традиций”. “Эти оглоблинские личные качества и усилия, — признает Верба, — мало импонировали части преподавательского корпуса”.

 

Интриганство. Выделялся Оглоблин и таким качеством, как склонность к интригам. Одним из первых подобное на себе ощутил видный украинский ученый Николай Василенко. В 1922 году Николай Прокофьевич открыл научно-исследовательскую кафедру истории Украины, но не взял туда Оглоблина. Озлобившись, Александр Петрович (“человек болезненно самолюбивый”, — так отозвался о нем Василенко) принялся всячески мешать деятельности кафедры и в конце концов с помощью Лободы добился ее закрытия.

Сразу же он возжелал учредить другую кафедру — под личным руководством (возомнив себя великим ученым, Оглоблин мечтал основать собственную “историческую школу” наподобие школ Соловьева, Ключевского, Антоновича и других историков). Однако амбициозным планам помешало возвращение из эмиграции Михаила Грушевского — новую кафедру разрешили открыть ему.

Александр Петрович всей душой возненавидел конкурента. Он не собирался складывать оружие. Настойчиво просил об открытии еще одной кафедры (для себя). Писал заявления в инстанции, упирая на свои революционные заслуги. Указывал, что его кафедра будет подлинно марксистской в противовес идеологически сомнительному грушевскианству. И чуть было не достиг цели — положительное решение по оглоблинской кафедре было принято. Но… Грушевский оказался мало похожим на Василенко. Он тоже умел интриговать. Данное Оглоблину разрешение отменили. Для Александра Петровича это было страшное унижение. Он уже успел с помпой объявить об открытии своей кафедры, набрал себе аспирантов — и вдруг…

Оглоблин постарался отомстить. Мстил мелко (по-другому не получалось — из политических соображений власти не трогали Михаила Сергеевича, и все доносы на него оставались без последствий). К примеру, когда в Харьковском историческом музее собрались открыть зал, посвященный выдающимся украинским историкам, Оглоблин советовал директору музея (бывшему своему студенту) вычеркнуть из перечня выдающихся фамилию Грушевского (при этом против наличия собственной фамилии Александр Петрович не возражал).

Вряд ли такие мелкие пакости могли утешить их автора. Зато радовали его успехи. А они у Оглоблина тоже были. Так, он первым в УССР получил степень доктора истории украинской культуры. Получил, разумеется, по знакомству. Помог новый приятель — Михаил Слабченко (они сошлись на почве неприязни к Грушевскому). Защита докторской проходила туго. Оппоненты отмечали слабость работы Александра Петровича, но Слабченко продавил нужный вердикт.

Потом степень долго не утверждали в Укрглавнауке (чиновников смущало, что у новоявленного “доктора истории” нет высшего образования). Однако личные связи и здесь взяли верх. Медленно, но уверенно преодолевал Оглоблин препятствия. Вот только главные неприятности ждали его с другой стороны.

 

Арест. Арестовали Александра Петровича в конце 1930 года. Нет, в контрреволюционной деятельности его не обвиняли (тут оглоблиноведы привирают). Под подозрение попал брат жены Александр Фролов, живший с Оглоблиными под одной крышей. А Александра Петровича чекисты взяли, чтобы получить сведения о его шурине. И не ошиблись. Перепуганный насмерть (наличие контрреволюционера в семейном кругу могло означать крах карьеры), Оглоблин уже на первом допросе отмежевался от родственника и вывалил следователям кучу компромата на него. Фролов, дескать, ярый монархист, пособник белогвардейцев, типичный купеческий сынок и т. п. Вспомнил Александр Петрович и о другом брате жены — Иване, который, по его словам, также являлся заядлым антисоветчиком. Себя же Оглоблин винил только в том, что по причине громадной загруженности общественной работой просмотрел появление классовых врагов в своем доме. “Честью советского ученого” клялся он в верности режиму, указывал на былые заслуги перед властью и обличал, обличал, обличал…

Эти “обличения” сыграли свою роль — братьев Фроловых расстреляли. Александра Петровича можно было отпускать. Но его неожиданно понесло. Доказывая свою преданность, Оглоблин принялся “свидетельствовать” против коллег-ученых. Донес на всех, даже на тех, которые считались его друзьями. О каждом вспомнил что-то компрометирующее, каждого объявил врагом советской власти (если не действительным, то потенциальным). Следователям оставалось только слушать…

Нужно особо подчеркнуть: эти показания не вырывали у Александра Петровича под пытками, их не выбивали из него палачи НКВД. Он “стучал” сам, опасаясь за карьеру. И данное обстоятельство характеризует его ярчайшим образом…

Наконец, спустя три месяца, поток “откровений” иссяк. Оглоблина выпустили на волю. Правда, неприятности на этом не кончились. Встревоженное арестом Александра Петровича и не знающее сути дела, его институтское начальство поторопилось запустить машину “общественного осуждения”, которую нельзя было остановить сразу. Оглоблину пришлось покаяться в ряде ошибок. Но теперь на такие мелочи можно было не обращать внимания. Главное — он был на свободе и мог дальше доказывать свою верность и полезность режиму!

 

“Чистильщик”. И ведь доказывал! Всюду, где работал Александр Петрович (периодически его переводили с места на место), он устраивал политические “чистки”, разоблачая “врагов народа” (в том числе “украинских буржуазных националистов”). Именно Оглоблин возглавлял комиссии, занятые идеологической “проработкой” сотрудников (бывало, после таких “проработок” людей сразу арестовывали органы НКВД). Активное участие принял он и в разгроме “фашистской школы Грушевского”. Михаила Сергеевича, все еще обладавшего статусом неприкосновенности, перевели с повышением в Москву, но на его учеников в Украине развернулась настоящая охота. Тут уж Александр Петрович отыгрался за давнишние обиды…

Расправился он и со своим бывшим (со студенческих времен) научным руководителем, известным историком Митрофаном Довнар-Запольским. В подленькой статье “благодарный” ученик обвинил старого профессора в связях с западными империалистами, в “национализме” (русском, украинском и белорусском одновременно), вспомнил его сотрудничество с деникинцами, обозвал “обломком капиталистического прошлого на советском пространстве”, “мастером двурушничества”, “фашистом” и т. д. Кстати, досталось в статье и другому “фашисту” — бывшему покровителю, к тому времени уже репрессированному, Михаилу Слабченко…

Когда Довнар-Запольский прочитал оглоблинский опус, его больное сердце не выдержало. А Александр Петрович искал уже новую “мишень”…

Мимоходом занимался он и “наукой”. Это потом, в эмиграции, Оглоблин будет жаловаться, что идеологический пресс мешал ему создавать подлинно научные работы. Тогда же, в 1930-х, свои писания он считал шедеврами, даже требовал выдвижения их на соискание Сталинской премии. И хоть премию ему не дали, карьера была успешной. Александр Петрович выбился в начальники, замаячила перспектива стать академиком. Но наступил 1941 год…

 

Война. Когда фронт приблизился к Киеву, власти начали эвакуировать деятелей науки. Эвакуировали согласно специальному списку, куда включали только крупных ученых. А Александра Петровича не включили. Это обидело его до крайности. Скорее всего, обида и побудила Оглоблина ждать немцев. И не просто ждать. Вступившие в Киев фашистские войска он в первых рядах встречал хлебом-солью.

Усердие заметили, оценили. Александра Петровича назначили киевским бургомистром…

Напрасно сегодня оглоблиноведы оправдывают сотрудничество своего героя с оккупантами. Оправдывать (и то не всегда) можно пострадавших от большевистского режима или его идейных противников. Ни к тем, ни к другим Оглоблин не относился. Его кратковременный арест и связанные с ним неприятности большевики компенсировали с лихвой. Всевозможные блага сыпались на Александра Петровича как из рога изобилия. Только благодаря советской власти этот деятель без способностей и образования получал должности, степени, звания. И предавал он теперь эту власть не по идейным соображениям, а приспосабливаясь к изменившимся условиям…

…Тем не менее новая карьера при немцах не заладилась. Вопреки утверждениям оглоблиноведов администратором Александр Петрович оказался слабым (это признает даже симпатизировавшая ему Наталья Полонская-Василенко). Хозяйственных проблем он не решил (да, наверное, и не мог — возможности были только у немцев). Конечно, Оглоблин старался. Составил по заданию гитлеровцев перечень военных объектов города. Подготовил списки киевских евреев для массовых казней. Кстати, удобное место для расстрелов — Бабий Яр — подсказал нацистам тоже он. Однако…

Оглоблиноведы тщательно обходят стороной вопрос о причине увольнения своего кумира с поста уже через месяц после назначения. Что угодно говорят, но только не правду. А все было банально. Немцы обнаружили, что в возглавляемой бургомистром городской управе производятся махинации с имуществом расстрелянных евреев. Вызванный на допрос в гестапо Александр Петрович со страху упал в обморок. На его счастье оккупанты были брезгливы. Об Оглоблина мараться не стали, просто выгнали…

…Всплыл он уже в 1942 году на должности директора Музея-архива Переходной эпохи. И вновь-таки, сообщая о новом назначении, оглоблиноведы, как правило, сознательно не уточняют, что представлял собой музей-архив. Между тем он не являлся (как можно подумать) культурным или научным учреждением. Создание данного заведения преследовало чисто идеологическую задачу — демонстрировать “всемирно-историческое значение борьбы, проводимой великим немецким народом под руководством фюрера Адольфа Гитлера” и “помощь украинского народа немецкой армии в ее борьбе за построение Новой Европы”.

Оглоблин старался угодить оккупантам как мог. Только вот мог он, по причине скудоумия, немного. Посетивший музей-архив немецкий ученый Йозеф Бенцинг отметил крайне примитивный уровень подготовленной Александром Петровичем экспозиции и порекомендовал закрыть “лавочку”…

Новым занятием Оглоблина стало написание “научных” статей, прославлявших немецкую цивилизаторскую миссию в Украине. Их публиковала газетка “Новое украинское слово”, даже современными отечественными учеными называемая “рептилькой”. Ну а потом Александру Петровичу пришлось бежать вместе с оккупантами…

 

После войны. Оказавшись на Западе, он пережил немало неприятных минут. Диаспора напомнила Оглоблину борьбу с “буржуазным национализмом”. Но он выкрутился. И опять стал сочинять “научные труды”. Такие же, как в СССР, только меняя “плюсы” на “минусы” и наоборот. Скажем, Мазепа у него из “предателя украинского народа” превратился в “украинского патриота” и “великого государственного деятеля”, “шведские захватчики” стали “союзниками”, а “блестящая победа под Полтавой” оказалась “Полтавской катастрофой” и т. п.

Александр Петрович состоял в ряде “научных” организаций, созданных украинской диаспорой, и оглоблиноведы считают это доказательством его значимости в ученом мире. Дело, однако, в том, что организации эти, несмотря на свои солидные названия, занимались преимущественно не наукой, а пропагандой “украинской национальной идеи”. Следовательно, членство в них характеризует Оглоблина как пропагандиста, но не ученого.

Ученым же (рискну это утверждать) он вообще не являлся. Научная часть оглоблинских писаний на поверку оказывается простым пересказом сочинений других авторов (часто при этом не указывается первоисточник). Там же, где Александр Петрович пытается выступать в качестве самостоятельного исследователя, его работы перестают быть научными. Очень уж необоснованные (чтобы не сказать — глупые) выводы, тенденциозность, подмена фактов домыслами — это не наука.

И еще одно замечание. На мой взгляд, неправомерно причислять Оглоблина к тем персонажам нашей истории, которые смели “свое суждение иметь”. Его “суждения” всегда совпадали с мнением, господствовавшим в среде его обитания, независимо от того, была ли эта среда компартийной, нацистской или диаспорной “национально сознательной”. Он был типичным хамелеоном и никем больше…

…Впрочем, свое мнение я никому не навязываю. Те, кто именует Александра Петровича “светочем мировой науки”, имеют право оставаться при своих убеждениях. Стоит или нет прославлять Оглоблина — каждый волен решать сам…