Возраста своего она не скрывает, можно даже сказать, гордится им, акцентируя внимание на том, что «8 августа мне стукнет 70». С этой информацией никак не вяжется современный компьютер на директорском столе, мобильный телефон, память на имена едва ли не всех учеников и их родителей (как нынешних, так и прошлых лет), а также отточенная, прекрасно аргументированная реакция на любой вопрос, за чем просматривается недюжинная педагогическая «выучка», готовность ежедневно отвечать на десятки «что?», «как?» и «почему?»

Людмила Федоровна — коренная киевлянка, родилась, как сама рассказывает, в 1-й советской больнице (это официальное название), которая находилась на месте нынешней областной (Лукьяновка, угол улиц Пугачева и Баггоутовской). С городом на длительные периоды расставалась только два раза. Первый — во время войны: ее, мать и еще двоих сестер как семью комиссара Днепровской военной флотилии (который с фронта так и не вернулся) эвакуировали в Западную Сибирь в самом начале боевых действий.

Возвратились домой в 1944-м. С этого момента, рассказывает директор, она отчетливо помнит события своей жизни. Особенно сильное впечатление на нее произвела казнь через повешение пленных немцев в 1946 г., которая происходила на столичной площади Калинина, ныне именуемой майданом Незалежности:

«Ребенком истинного значения подобных событий не осознаешь — воспринимаешь все едва ли не как развлечение, и лишь спустя годы приходит понимание всего ужаса происходящего, особенно — в отношении присутствия там детей…»

Десять лет проучилась в 61-й столичной школе, где в классе все ученики сидели за одним сбитым из досок столом, помещения отапливались буржуйками, для «насыщения» которых каждый ребенок должен был ежедневно приносить из дому по полену. Поначалу ввиду дефицита бумаги писать приходилось на газетах — в боковых и междустрочных пробелах.

А потом была учеба в Черновицком государственном университете, который окончила «на одни пятерки», в чем, кроме жажды знаний, была еще и материальная подоплека — отличникам не только платили повышенную стипендию, за ними на период учебы сохранялась еще и пенсия за погибших на войне отцов, выплата которой в прочих случаях прекращалась после окончания ребенком школы…

На недоуменное «Почему Черновцы, а не Киев?» Людмила Федоровна откровенно отвечает: «Боялась не выдержать конкурс в столичный вуз — на периферии поступить было все-таки легче».

Но периферия тоже ведь бывает разной, а в данном случае речь шла о Западной Украине, которая менее десяти лет (с вычетом военного периода) пребывала в составе СССР (учеба заняла 1954—1959 годы), жила еще отзвуками движения УПА и где, казалось бы, русскоязычной киевлянке должно было прийтись нелегко — хотя бы на сугубо бытовом уровне. Но подобные предположения Кудрявцева отметает напрочь:

«Я занималась на отделении русского языка, и ко мне как к его «естественному носителю» прекрасно относились и однокурсники, и преподаватели. Особенно после того, как я сдала первый экзамен по украинскому языку, которым, как все с удивлением узнали, тоже владею весьма неплохо».

Говоря это, Людмила Федоровна легко переходит на украинский, но во время дальнейшего разговора нет-нет да и проскальзывала в ее словах обида на людей, которые сделали ненависть ко всему русскому своей профессией. Это ее затронуло непосредственно — язык обучения в школе №25 был и остается русским. Но директор обходит тему «притеснений на лингвистической и национальной почве» стороной, хотя по обрывкам фраз можно понять, что они все-таки были, особенно в первой половине 1990-х…

Куда более охотно она рассказывает о своем педагогическом опыте, ведь школа, находящаяся в «коронном» месте, как ни странно, не считается элитной, не перепрофилировалась в гимназию или лицей.

Тем не менее Кудрявцева гордится тем, что руководит именно «обыкновенной общеобразовательной школой», хотя вопрос о переводе ее в иной, более престижный статус в свое время стоял, но «в нашем районе мы одни, а потому встала проблема: сделаем отбор лучших учеников, а куда девать остальных? И отказались от затеи».

Еще на одну мало кому известную бывшую специфику 25-й школы обратила внимание Людмила Федоровна — лет 20—30 назад в окрестных домах старой постройки, квадратные метры в которых сегодня стоят неприлично дорого, не было индивидуальных квартир — сплошь и рядом коммуналки, а потому учебное заведение волей-неволей получилось самое что ни на есть «народное», и ломать традицию было нецелесообразно.

Хотя, с другой стороны, сюда отдают детей родители со всего Киева, в т. ч. и известные люди. Например, бывшая председатель президиума Верховного Совета УССР Валентина Шевченко недавно привела сюда внука — не в последнюю очередь благодаря своему давнему знакомству с Людмилой Кудрявцевой. В 1960-х Валентина Семеновна в качестве секретаря ЦК ЛКСМУ курировала Людмилу Федоровну, которая была секретарем по работе с учащейся молодежью Киевского горкома комсомола.

А до этого и после — была школа, жизни вне которой Людмила Федоровна себе не представляет, относясь к «внешнему миру» философски — говорит, что не имеет (хотя могла бы иметь) «ни дачи, ни шубы натуральной, ни, естественно, автомобиля» и никогда не видела в этих символах «советского богатства» особой потребности. Школьное директорство заполонило ее всю без остатка и не отпускает по сей день — настолько, что ее страшит даже сама мысль о пенсии…

А еще она грустит по былому Киеву, «жители которого были большими патриотами, нежели современные, во многом случайные и равнодушные люди, которые любят не город, а себя в этом городе».

Как и любой киевлянин со стажем, она также не приемлет архитектурных экспериментов над исторической частью столицы, рассказывая, что во время недавней поездки в Париж узнала о наличии там особого района, отведенного специально под апробирование всяческих исторических новшеств, и желает, чтобы киевское начальство тоже придумало нечто подобное.

Однако, как бы то ни было, Людмила Кудрявцева как не представляет своей жизни без 25-й школы, так и не признает других городов, кроме Киева, — города, который, без пафоса и преувеличения, изначально был и остается ее судьбой…