Повседневно и неотъемлемо в обыденной жизни киевлян присутствуют всесезонные коты и собаки, воробьи и голуби, вороны и снегири с синицами, летние майские жуки и стрекозы, осы и мухи, пчелы и шмели, ящерицы, жабы и лягушки… Они всегда были в поле зрения, жили своей жизнью на расстоянии вытянутой руки… В Ботаническом саду, в Святошино и Дарнице жили белки. На окраинах еще встречались куры и гуси, лошади и козы, свиньи и даже отдельные коровы…


Традиционно опекаемые и подкармливаемые детьми и бабушками, коты и голуби, безусловно, лидировали. Баба Катя, хорошо знакомая всем соседям жительница двора на Лютеранской, 19, обитала, как и автор, в подвале, но фасадного дома. Сейчас трудно сказать, сколько ей было лет, возможно 60 или 70. Круглый год повязанная платком, одетая в валенки с калошами, платье с фартуком и полуоблезшую приталенную черную плюшевую кацавейку, завязанную на талии когда-то черным цветастым платком «от поперека», она распространяла густую волну неимоверного букета запахов: в ее душной подвальной комнатке с двумя крошечными приямочными окошками и проходящими по стенам трубами отопления постоянно жили 16-18 разнообразных котов и кошек. Еще она подкармливала несколько бродячих собак и целые стаи голубей. Они хорошо знали места рассыпания крошек, а карманы фартука добрейшей бабы Кати всегда были полны корками хлеба и пакетами с объедками, пожертвованными соседями для ее питомцев.


По двору деловито проходили коты, иногда отвлекаясь на мирно пасущихся голубей с воробьями. Тогда они, дрожа губами и всем меховым телом от охотничьего азарта, не мигая, медленно подползали к стае птиц из травяной засады, пытаясь остаться незамеченными. Потом срывались с места и бросались в стаю. Чаще охота кончалась ничем, иногда бывали жертвы… В солнечные дни коты располагались на прогретой земле, а чаще на крышах гаражей. Оттуда они, свесив хвост и нахально поигрывая им, деланно лениво, прищуренными глазами презрительно наблюдали дворовых собак, неспособных до них дотянуться. Беспородные «дворяне» с удовольствием подолгу облаивали их, а огромный дог профессора-хирурга Городинского практически никогда не поддавался на кошачьи провокации и хладнокровно проходил двор в сопровождении своего знаменитого хозяина. Зато он терпеть не мог людей, несущих что-либо в правой руке, рвался с поводка, сбивая профессора с ног, выдергивая его из рук кожаную петлю, басисто лаял сквозь английский намордник. «Коллега, не сочтите за труд переложить портфель в левую руку – моя собака не выносит чего бы то ни было в правой руке, воспринимая это как знак агрессии…», – обращался профессор к отцу автора, тогда еще участковому врачу, устало возвращающемуся домой после двух десятков вызовов с портфелем, битком набитым бумагами.


Привычно обыденный бестиарий на уровне котов-птиц-собак-насекомых оттенялся бестиарием вечным – никто из нас, детей, не был в состоянии оценить возраст окружавших нас домов… Уже то, что ни родители, ни дед с бабушкой не помнили, когда они появились, отодвигало эти постройки в глубь веков. Ведь только тогда у нас водились драконы и грифоны, а уж львы-то, учитывая их плотность присутствия над входами в подъезды окрестных домов, встречались практически на каждом шагу. Грифоны и львы завораживающе романтичного здания Госбанка на Институтской, у входа в дом по Городецкого, 9, крокодильные капители на доме по Городецкого, 11, львы в полный рост у входа в Украинский музей, какие-то исчадья с женскими торсами, чешуйчатыми хвостами и головами в шлемах на доме на углу Ольгинской, 2…


Особым удовольствием в жаркие летние киевские дни были фонтаны. Здесь эффект присутствия животных в камне усиливался наличием воды – неотъемлемой части наших игр. В них пускали корабли и лодки с парусами и резиновыми моторами. Делом чести было уметь сделать кораблик из листа тетрадочной бумаги «в клеточку», а уж двухтрубный пароход и подавно. Фонтаны с ланями в сквере на Городецкого, с пеликанами во дворах на Лютеранской и Красноармейской… Всклокоченные головы тритонов из разинутых ртов, которых лилась фонтанная вода в огромные раковины на площади перед театром Франко, аллее Мариинского парка, площади Калинина внутри троллейбусного круга.


С годами круг прогулок расширялся и коллекция фасадного бестиария вместе с ним. Совы и кот зеленого фасада по Гоголевской, 23, летучие и простые мыши на капителях по Лютеранской, 6, филин и орел в Пассаже, рыкающий лев на террасе бывшей больницы по Гончара, 33 и настоящая химера по Большой Житомирской, 8-а. Загадочные демонические существа с распростертыми крыльями у входа в неоготический дом-замок по Ярославому Валу, 1.


Нелегкое дело – охота на городской бестиарий, живущий выше первого этажа в самом зеленом городе Европы. Сезон ее недолог – с конца ноября-начала декабря и до конца марта-начала апреля. Именно в это время, пока деревья голы и прозрачны, можно беспрепятственно наблюдать маленьких сов в капителях 3-го этажа дома по Городецкого, 9 и ранний кошачий автопортрет нашего архитектурного классика П.Ф.Алешина под карнизом особняка Ковалевского по Шелковичной, 15, путти со змеем-удавом у основания эркера по Большой Житомирской, 32, стаи птиц в филенках дома на углу Андреевской и Братской, рыб и даже огромных мух на редком трехфронтонном фасаде по Шота Руставели,9.


Самым распространенным представителем бестиария киевских фасадов является отряд кошачьих, а в нем лев. Львиные маски над входами бывают очень или не очень грозными, но всегда предупреждающими незваных гостей о неотвратимой расплате разной тяжести, в случае чего… Львы зубасто оскаленные, хрестоматийно правильные, среднего калибра и мелкокалиберные улыбчиво-стилизованные, в замковых камнях оконных клинчатых перемычек, с декоративной гривой, похожие скорей на хорошо подстриженных пуделей.


Вторые по степени популярности – змеи. Они невероятно архитектурны – эти древние символы мудрости и хитрости. Их извивающиеся тела и на жезле Меркурия, и вокруг чаши целителя. Медики и купцы были в основной группе состоятельных домовладельцев и не стеснялись демонстрировать свою профессиональную символику на фасадах домов.


За ними следуют рыбы… Чудовищные пучеглазые гиганты с Дома Городецкого, совершенно съедобные – хоть сейчас в уху, с фасадов Бессарабки и смешные не местные с фасада по ул. Шота Руставели, 9.


Изучая залетевших на фасады птиц, не обойтись без бремовской энциклопедии. Кроме наших гусей, лебедей, голубей и сов, много среди них совсем экзотических, заморских – фламинго по Тургеневской, 81, изнеженные ибисы, клюющие виноград по Ольгинской, 3, какие-то сказочные сирины и фениксы по Костельной, 9. А уж всевозможных симбиозов крылатых с людьми, тиграми, конями, собаками и с теми и другими одновременно – не сосчитать. Это драконы и грифоны, семурги и семарглы, пегасы и сирены… Они встречаются в филенках, фризах, залетают на фронтоны и ограждения балконов, безмятежно располагаются над окнами и входными дверями, как классические сандрики или замковые камни. Покрашенные 10-15 слоями краски, почти скрывшиеся в ее толще, разрезанные самодельными ЖЭКовскими козырьками, они, тем не менее, еще живы…


И, конечно, кони… Этим, любимым еще с античности, благородным животным отводились самые почетные места – обычно, на открытых площадках, где можно было свободно развернуть свой бег, – «коньках» фронтонов, парапетах мостов. Однако в киевском архитектурном бестиарии они нынче занесены в «красную книгу», усмирены в неволе небольших филенок на стенах Пассажа и фризе бывшего Педагогического музея по Владимирской, 57. А вот обычные мыши нежданно вылезли из подполья, заняв самые неподобающие для них верхние места. Упитанная мышь, символ достатка и уюта, облюбовала себе нору на изящной капители колонны по Лютеранской, 6. Повернувшись хвостом к улице, она силится втиснуться в узкий ход под стилизованными акантами.


С приходом модерна на стены домов полезла всякая нечисть, явно потеснив благородных львов, коней, орлов и драконов. Все эти «бедные уроды», «пузыри земли» были увидены новым взглядом символизма как часть первозданной природы. Мир причудливых творений, естественных, а потому красивых своей странной красотой, живущих на «низшем» и часто невидимом уровне, открыл отверженную изысканность ящериц и саламандр, жуков и лягушек. Но томление за нездешней красотой повлекло еще дальше, в иные миры, к уже совсем сказочным русалкам и гномам, лешим и оборотням…


Расширив до максимума иконографию бестиария, модерн использовал и натуралистический язык (чего стоит только бычья голова над аркой Бессарабки!), и стилизовано-декоративный в различных, окрашенных теми или иными стилизациями, вариантах. Архитектурная пластика начала века восприняла импрессионистическую одухотворенность (развевающиеся гривы львов Украинского музея) и незамысловатость примитива (знаменитая кошка-копилка по Гоголевской, 23). Через образы бестиария в архитектуру проникла ирония. Первоначальные «серьезные» функции украшения, символа, декоративного и смыслового акцента дополнились свободой образных трактовок, допускающих, как и в жизни, игривое и комичное, нелепое и утрированное, озорное и бесстыжее.


Архитектурный зверинец несравним по разнообразию представленных в нем классов, семейств и родов с изображениями на фасадах людей и человекоподобных. Возможно, эта часть мира открывалась и поражала неисчерпаемостью форм, радостью их познания и соблазном собственного акта творения новых видов.


А в квартирах наших бабушек неизменно наличествовали, кроме живых представителей животного мира домашнего употребления: мраморные слоники мал-мала больше; коты-копилки; коты-ходики с тик-такающими вправо-влево глазами; ходики с выпрыгивающей, кукукающей количество часов птичкой; деревянный резной орел, распростерший крылья; оленьи рога; многофигурные назидательные, умилительные, фарфоровые и глиняные «А Васька слушает да ест», «Герасим с Му-Му у реки», «Анкор, еще Анкор!», чугунные кони каслинского литья и «Утро в сосновом лесу» под стеклом в коричневой раме…


Не ерзайте на стуле и не тяните руку, Дорогой Читатель, нам совершенно понятно Ваше нетерпение… Уже давно у Вас с языка готово сорваться: «Да что они несут, болтуны несчастные, кому нужны эти архитектурные излишества! Нам что, живых мусорных котов, змей подколодных и жаб болотных мало!.. Было бы о чем говорить, тут других проблем хватает!» Согласны…, и вы, господа, правы, но…


Проявите невоспитанность, посмотрите в чужие окна, загляните на балконы. В каждом четвертом кто-то пушистый сладко дремлет среди вазонов, иной любовно неторопливо моется, третий, становясь на задние лапы, пытается разглядеть, что делается на тротуаре, куда идет дворовый собрат или, дрожа губами от охотничьего азарта, пытается сквозь стекло добраться до птицы на подоконнике. Вас могут облаять, просто чтобы пообщаться, просунув кудлатую голову между прутьями балконной решетки. Где-то попугай, канарейка или ворона в клетке, у кого-то белка бешено вращает колесо, жуют морковку карликовые кролики, шиншиллы и хомяки. А уж таинственно мерцающих аквариумов не счесть. Все это неотъемлемые обстоятельства милого семейного уюта, снимающие стресс повседневной жизни, будто бы не рассчитанные на рассматривание извне. Они и их хозяева, сами того не сознавая, выбором друг друга невероятно красноречиво определяют «содержимое» квартир и домов. Их темперамент, характер и даже внешность неразделимы…


Так же и город… Его улицы, состоящие даже из аккуратно облицованных или покрашенных, лишенных деталей стен, с наружными блоками кондиционеров, спутниковыми антеннами, разномастными остекленными балконами, пусты и бездушны. Так стены гостиничного номера средней руки, украшенного парой фотографий и даже какой-то картинкой, отличаются от стен обжитой квартиры. Неужели нужно анализировать, чем самый изысканный, обдуманно декорированный, экспозиционный интерьер мебельного салона отличается от квартиры, обжитой 2-3 поколениями горожан. Здесь есть что рассматривать, о чем расспрашивать, к чему возвращаться. Они будят воображение, наконец… Печальных фасадных жаб и высокомерных котов, мудрых филинов и грозных львов, несущих тепло человеческих рук, любовно их изготовивших, не заменят десяток плазменных экранов, даже круглосуточно показывающих то же самое. Наполненность материальными отражениями обстоятельств бывших и нынешних жизней во всей их полноте, авангардном дизайне, гротескности и даже забавной неуклюжей старомодности – вот мой город, моя семья и другие звери…



«…Звери резко разделялись на малоинтересных домашних и заморских. А позади заморских, привозных угадывались и вовсе баснословные, к которым не было ни доступа, ни проезда, ибо их затруднительно было сыскать на какой бы то ни было географической карте.»


Осип Мандельштам. Черновые наброски к «Путешествию в Армению».


А теперь смотрим:


Сразу шесть мух на Шота Руставели, 9.


Домашний слоновник Владислава Городецкого.


Наверное, самые масенькие лёвчики Киева (попробуйте их еще увидеть!) Угол ЯрВала и Гончара.


Один из четырех фонтанных пеликанов Города. Двор по Красноармейской, 14.


Крокодильчик – самый неприметный персонаж “дома с химерами”.


И на закуску – самый “бестиарный” элемент киевской архитектуры. Сразу две мышки, две совы и два щеночка. Лютеранская, 6.