“С. М. Р. іхел” и другие…

“Оговариваюсь раз и навсегда: я с уважением отношусь ко всем языкам и наречиям, но, тем не менее, киевские вывески необходимо переписать, — писал еще в 1921 году в очерке “Киев-город” Михаил Афанасьевич Булгаков. — Нельзя же, в самом деле, отбить в слове “гомеопатическая” букву “я” и думать, что благодаря этому аптека превратится из русской в украинскую. Нужно, наконец, условиться, как будет называться то место, где стригут и бреют граждан: “голярня”, “перукарня”, “цирульня”, или просто-напросто “парикмахерская”! Мне кажется, что из четырех слов — “молошна”, “молочна”, “молочарня” и “молошная” — самым подходящим будет пятое — молочная. Ежели я заблуждаюсь в этом случае, то в основном я все-таки прав — можно установить единообразие. По-украински, так по-украински. Но правильно и всюду одинаково. А то, что, например, значит “С. М. Р. іхел”? Я думал, что это фамилия. Но на голубом фоне совершенно отчетливы точки после каждой из трех первых букв. Значит, это начальные буквы каких-то слов? Каких? Прохожий киевлянин на мой вопрос ответил: — Чтоб я так жил, как я это знаю. — Что такое “Karacik” — это понятно, означает “Портной Карасик”; “Дитячий притулок” — понятно благодаря тому, что для удобства национальных меньшинств сделан тут же перевод: “Детский сад”, но “С. М. Р. іхел” непонятен еще более, чем “Коуту всерокомпама”, и еще более ошеломляющ, чем “Їдальня”…

Вывески магазинов современного Киева, газетные объявления, да и вообще так называемая “наружная реклама” образца 2006 года свидетельствуют об “американизации” города. Украинские и русские слова вытесняются английскими, реже французскими… Впрочем, русские и украинские слова и целые фразы зачастую пишутся с грамматическими и стилистическими ошибками. Такая тенденция прослеживается в названиях магазинов модной одежды, бытовой техники, ресторанов, кинотеатров… Стоит ли упоминать здесь рекламные образчики радио и телевидения? Думаю, нет, ибо они набили оскомину обывателю.

“Тудою-сюдою”

В “Иллюстрированном путеводителе по Киеву”, увидевшем свет еще в начале прошлого столетия, его составитель Богуславский указывал гостям на то, что им придется смириться с уникальным языком, на котором говорят киевляне: “Самые чудовищные ударения, родительный падеж вместо винительного, “дай мне ножа”, “сам” в смысле “один”, “тудою”, “сюдою” вместо “туда” и “сюда”, “скучаю за тобой” — на каждом шагу, даже в устах интеллигентных лиц”.

Впрочем, прошедшие с тех пор сто лет лишь укрепили позиции, расширили географию распространения суржика, по сути — киевского городского языка, поскольку “гремучая смесь” русских, польских, еврейских, украинских слов не появилась в одночасье, а стала следствием постепенного “смешения языков”, происходившего из-за роста города, увеличения количества его населения, прибытия сюда все новых и новых носителей языков, диалектов и наречий, стекавшихся в губернский Киев с “самых окраин” необъятной империи (вначале — Российской, а позже — советской). Добавим, что губернский, а позже и столичный Киев пополнялся в основном пришлым населением, малообразованным и неграмотным в силу субъективных и объективных причин.

Государственная лепта

Свою лепту в дело процветания суржика время от времени вносила и государственная политика. Резкие скачки от “русификации” к поголовной “украинизации” и наоборот в сочетании с тем, что специалистов — так сказать, чистых носителей того или иного языка, — способных грамотно обучить население правильной речи, было немного, плюс необходимость в определенные моменты говорить, “думати по-українські” (!!!) или, напротив, строить карьеру, “соображая по-русски”, и родили почти официальный суржик — тот, который мы слышим ежеминутно (если не на улице, то из динамиков радио и телевизора). Даже одесситы, попадая в Киев, бывают шокированы нашим “ленгвичем”! Что уж говорить о жителях Питера или Москвы (имеются в виду не “чухонцы”, а коренные обитатели обеих столиц).

Интересно, что с целью противостояния суржику, а также и русскому языку в Киеве (как и вообще в Украине) пытаются внедрить не литературный украинский язык (“шевченкову мову”), а диалекты Западной Украины. В результате появляется такая “мова”, что местами суржик покажется изысканным.

Что лучше: “Сяду у кару та поїду до шопи” или “Прокатюся на ровері”. Очевидно, и то, и другое одинаково неприемлимо даже для бытовой речи…

“Суржик — это язык города, переставшего быть украинским, но так и не ставшего русским, довольно эфемерное новообразование, вызывавшее негодование украинцев и снисходительные улыбки настоящих “русаков”, — размышляет на страницах “Малой энциклопедии Киевской старины” исследователь Анатолий Макаров. Иронизируя, автор продолжает: “В 1860-е гг. киевская интеллигенция начала переходить в быту на украинскую речь. Делалось это путем простого смешения русских и украинских выражений, так что в 1870—1880 гг. в домах образованных горожан говорили неизвестно на каком языке”. Тенденция, как видим, сохранилась. Между прочим, киевский суржик шокировал Анну Андреевну Ахматову, которая училась в Киевской Фундуклеевской женской гимназии. Она вспоминала мещанский уклад жизни многих киевлян. Ее возмущало, что жители города “не признают грамматику, говорят и на русском, и на украинском так, что не сразу поймешь, что хотят сказать, какую мысль выразить”.

Давайте ляжем!

Конечно же, “классика жанра” — повесть “На Кожум’яках”, из которой Старицкий создал гениальный водевиль “За двома зайцями”. Язык Прони Прокоповны Серковой и Свирида Петровича Голохвастова, над которым так искренне смеются зрители знаменитого фильма, тем не менее почти не отличается от современного киевского суржика, на коем говорят, к примеру, базарные торговки… Так что бесконечно прав Николай Гоголь: даже не подозревая, обыватель смеется над собой!

Время от времени киевская пресса пытается полемизировать на тему “культури мовлення”, однако, размышляя о том, как правильно говорить: “эфир” или “етер”, “Пекін” или “Бейджін”, “вертоліт” или “гвинтокрил”, “панцерник” или “танк”, вольно или невольно развивает неповторимый киевский суржик, обогащая его новыми странными словечками.

“Какая-то “дама с собачкой”, одетая нарядно и со вкусом, хотела показать своим новым знакомым, какой у нее дрессированный пудель, и крикнула ему повелительно:

— Ляжь!

И я тут же подумал, — писал в 1966 году Корней Иванович Чуковский, — что если бы чеховская “дама с собачкой” сказала при Дмитрии Гурове своему белому шпицу: “Ляжь!” — Гуров, конечно, не мог бы влюбиться в нее…

Что, например, хорошего мог я подумать о том престарелом учителе, который предложил первоклассникам:

— Кто не имеет чернильницы спереду, мочай взад!

И о студенте, который сказал из-за двери:

— Сейчас я поброюсь и выйду!”

Корней Иванович считал (и совершенно справедливо), что “все эти ляжь и мочай не заслуживают никакого снисхождения… равно как булгахтер, ндравится, броюсь, хочем, хужее, обнаковенный, хотит, калидор, инциндент…” С тех пор прошло сорок лет…

— Сейчас я швидко вам все подаду, — говорит мне намедни молоденькая официантка. И добавляет (обращаясь к моей супруге):

— Порции у нас великі, так шо, если вы не доедите, муж ваш доедит!

И это в столице Украины!

Что добавить к этому? Суржик жил, суржик жив, суржик будет жить! А вы как думаете?