* * *
Сердце заводится с пол-оборота.
В горле и в городе влажное что-то.
Спелая бренность, опасный проём,
Всё, что к бессмертию тянется ртом.
Вынырнет улица, даль подминая,
Выгнется следом за нею другая,
Тужится в коконе дом-шелкопряд,
В ряд фонари напряжённо горят.
Каждый идущий и каждый стоящий
Свежепечёного яблока слаще.
Площадь похожа на чайный сервиз,
Пар поднимается вверх – присмотрись.
Как хорошо, что мы можем напиться
Чаю, желтеющего, как синица
В чашке, расписанной наискосок,
В жизни, пригревшейся там, где пупок.
Ниже пупка Прорезная зашита,
Кесаря шрам или аппендицита,
Скверик Шевченко, мохнатый ботсад…
Вытащи руку – за нами следят.
Можно не думать о городе этом,
Можно считать одновременным бредом
Всё, что случается с ним и в нём –
Он не предаст, а мы не умрём.
Взгляд с ул. Макаровской на Кирилловскую церковь
Ходьбой и зреньем взятый в клещи,
Выходишь на такие вещи,
Которым нужен только ты:
Они десятилетья ждали,
Когда, спустившись по спирали,
Ты вложишь в раны им персты.
А их персты – взаимно – в раны
Свои. Объятья эти странны.
Вас лихорадит битый час.
Сверяешь общие приметы –
И вы друг к другу так пригреты,
Так пригнаны, что в самый раз
Тебе впитать свечное пламя,
В Репьяховом Яру ручьями
Растечься; воздухом, землей
Пробраться к храму сквозь больницу
И пятой сущностью явиться,
Чтоб не остался сам не свой.
В Мыльном переулке
Ковш упал под Иерусалимом
В Иордан – и Киевом плывет:
По подземным речищам незримым,
Лишь ему известным током вод.
Удалось соприкоснуться силам –
Теплыми губами городов,
Чтоб к тебе знамение доплыло,
Если будешь к этому готов.
По лодыжки в тайных реках стоя,
Губы отпечатав на ковше,
Понимаешь то, о чем с тобою
Говорило прошлое вотще.
А теперь вплотную оказалась,
Потому что устьями близки,
Беспричинно-благостная радость
По глазам читаемой реки.
Подол
Знакомые ржавые баржи
Тебя вспоминают гурьбой.
Когда на Подоле – не важно,
Что ты не такой, а другой.
А сердце темнит, понимая,
Что высказаться не дано.
Пойдём на кривую трамвая,
Пусть вывезет нас заодно.
Вот если бы мы поселились
В домишке под самой горой,
То счастья тончайший ex libris
И мне б рисовался порой.
* * *
Когда сквозь память новое протиснется –
Подвинется зеленая толпа
Тысячелистников; тысячелистница,
Всё так же пахнешь ты и так груба.
Всё так же пробираются Татаркою,
Лукьяновкой, Кудрявцем и Сырцом,
Нагружены счастливыми подарками,
Волхвы – и попадают в нужный дом.
О, только бы не страхом и бессмыслицей
Запомнилось, а снегом и травой,
Всё то, что навсегда от нас очистится…
А вдруг – пойдет по новой, круговой?
На Щекавице
Сверкает Подол запчастями –
Попробуй его собери:
Тихонько засядь в панораме,
Бутыли июля внутри.
Забрался на склон Щекавицы
И тянешься сквозь сухостой.
А лучше бы не шевелиться,
Потише на горке крутой…
На душной на тысячелетней,
Настоянной крепко горе
Блестит полумесяц мечети,
Да вишни едят во дворе.
Нависли плоды шелковицы –
В жару маслянисто-черны,
И тень на кладбище ложится
Как будто с другой стороны.
Ну, где же ты, княже Олеже,
На горке своей опочил?
Дома на Олеговской те же,
Но больше незримых могил.
Асфальтом брусчатка залита,
Гвоздички уже отцвели.
Твой конь опускает копыта
Средь мироточивой земли.
* * *
Холостые впадинки рельефа
В оптике обратной кривизны…
Эху здесь бывает не до смеха –
Слишком шрамы хорошо видны.
Ужик под стеной Святой Софии,
Кто же обернулся вдруг тобой?
И кому ты знаки и какие
Подаешь бегущею строкой?
Пешеход касается углами
Зренья уголочков губ и глаз
И углов домов, где мог бы снами
Вещими быть с вещими не раз.
Вышиванки древнюю холстину
В небо с Вознесенского вело –
Это ангел осенил долину,
Домотканое подняв крыло.
От живых до мертвых – шаг, и слово –
К тишине, чей звук неутолим.
Где-то вышивается обнова
И пути смыкаются с твоим.
* * *
Где Врубель в Кирилловке нашей
Средь грустной психушки затих,
Там пил Кожемяка из чаши
И змея валил за троих.
Там древнего князя могила,
И может домыслить любой,
Чего там напроисходило
За десять столетий с лихвой.
Недаром в бугристую землю
Засеяны зубы змеи –
Овраги отхаркнули селем,
Да люди еще помогли.
Одни наполняли телами,
Другие залили водой,
И тени бродили меж нами,
И Демон вернулся домой.
И муторной ночью не спавши,
Ты можешь его разглядеть
Над серой фонтанною чашей
В осеннем тумане на треть.
* * *
На Рейтарской, 9 – три ворона: три.
Их взглядом-трилистником воздух протри,
Как стеклышки urbi et orbi
Несметные жизни протерли.
Пусть даже ты телом совсем одинок,
Душе наступает положенный срок,
И то, что в ней может родиться,
Свободней, чем черная птица.
О, влажный, велительный, горький изгиб,
В который вписаться все силы могли б,
Но только одной пофартило,
И это – последняя сила.
Она в пустоте прорывает ходы
Подальше от зависти и от беды,
То тратит себя от избытка,
То прячет себя, как улитка.
На Рейтарской, 9 к чему белизна?
Все губы вернулись, чтоб выпить вина,
Все пальцы коснулись того, что
Открыла пернатая почта.
Лысая гора
Свой киевский желтый кирпичик
Я в рану вложу целиком.
Ни вежливости, ни приличий
У тех, кто родился зверьком.
Как палец, стрелок безымянный,
Идет сквозь потерну за мной.
С ним осень выходит из раны,
Чтоб выговориться зимой.
Изнанкой наружу выходит
Гора, набирает размах.
Ей форт – как трюмо на комоде,
Запутавшееся в свечах.
Тут место свое костровое,
Свое текстовое «агу»
Я в точке росы и покоя
Еще обнаружить смогу.
Бессменные Паши и Вити
В дозоре стоят до сих пор.
Не спите, пишите граффити,
Не переводите затвор!
Тут каждый пристрелян настолько,
Что, если уткнуться в живот,
Желания кислая долька
Готовое тело сведет.
Здесь листьями пахнут живые,
А те, что когда-то ушли,
Обходят холмы, как впервые,
По зову и зуду земли,
Рывком исчезая из яви
С мужскою горой за щекой –
Отдать ее на переправе
Плывущему Лыбедь-рекой.
* * *
Здесь Лыбедь мутная живет,
Мечтая о форели,
Давясь от боли всех сирот,
И рыбы в ней наперечет,
И звезды обмелели.
Она б уже давно ушла
И стала речкой горней,
Да спятит Лысая гора,
Которая ее пила
И мыла лесу корни.
Но всякий раз, когда зовут
Небесные подруги,
Она чуть ослабляет жгут,
И ровно несколько минут
По ней струятся струги.
А после, скрытые грозой,
Взмывают за глушилки,
И скоморох идет босой
Невысыхающей росой
До неземной развилки.
Лыбедь-река
Где старый кирпич узловатый
В песке оставляет шажки,
Шевелятся ржавые латы
Давно обмелевшей реки.
Где пристань и Бусово поле,
Распухла губою гора,
Всё правобережие – подле,
И тянет в прореху Днепра,
Ты, Лыбедь, в коллекторе гулком
Холщовым шуршишь рукавом,
Сама себе клад и шкатулка,
Сама себе бегство и дом.
Не тошно душе древнерусской,
Сплетаясь в клубок световой,
Сквозь вечность идти без закуски
К Славутичу – вниз головой.
* * *
…в 1860-х известный киевский землемер Д. Таиров
предложил дать двум улицам Татарки
названия Печенеговская и Половецкая
В Замке скрылся землемер Таиров:
Улицы когда-то в граде К.
Именем захватчиков-вампиров
Неспроста назвал наверняка!
Половцы, татары, печенеги
Город стороной не обошли.
Кровь погибших в варварском набеге
До сих пор сочится из земли.
Выпей крови, землемер; во мраке,
Стало быть, как сотни лет назад,
Мерзлые маячат буераки,
Хатки и кресты из них торчат.
Пустяки, не надобно бояться –
В память кол осиновый забит…
Нудится душа по-кафкиански
И домой вернуться норовит.
* * *
Проходишь улицей такою,
Какой бы мог – лет сто назад;
Мутится в голове весною,
Тишайше домики стоят.
Одни разбухли и набрякли,
Другие – в землю подались,
Кусты кусками мокрой пакли
Законопатили карниз.
Где, может быть, Микола Зеров
Шёл, на латыни бормоча,
Еще шуршат обрывки скверов
И ждет пожара каланча.
Сам город, щёки подставляя
То кулакам, а то губам,
На звон последнего трамвая
Приоткрывает двери нам.
* * *
Две двойные половинки
Снегопада за окном:
Этот кофе по старинке
На Крещатике попьем.
Только гуща белой стала
За каких-то десять лет.
В тельце снежного кристалла
Преломляется сюжет,
Где в начинке капремонтной,
Извлеченной наголо,
Обнажался давний сон твой
Или все к нему вело.
Где реакция цепная
Проходных парадняков –
Ожидает нагоняя
Тот, кто к встрече не готов,
Но зато горазд вцепиться,
Как какой-нибудь шаман,
В перекрытья, в половицы
Или в рижский марципан.
Кто целует нелинейный
Снегопад во все места
В устье чашечки кофейной
У кривящегося рта.
* * *
Мужские и женские лыжи
Трухановым ладно бегут.
Десёнка всё ближе и ближе,
Заветный маршрут и уют.
И за дебаркадером ржавым,
Промёрзшим на годы вперёд,
Мерещатся лодки и сплавы
Деревьев античных пород.
Когда же весна? Как дождаться
Застывшей до нежного дна
Серёдке берёз и акаций,
Чтоб семенем стала весна?
А все беглецы и бродяги
Доверились этой весне,
Оплодотворяющей влаге
И посланной свыше лыжне.
* * *
Летают всё же майские жуки,
А думала: они уж перемёрли.
Смыкает вечер пальчики на горле,
И вяжет клён жуков, как узелки
На память: городской июньский сад,
И там они летают и гудят,
Как будто в мегафон болтают с нами –
Мы с бабушкой от электрички шли.
Ещё никто не покидал земли,
Ещё земля не пахла Берковцами.
* * *
Из осени моей – в твою,
От Иордана – на Татарку…
Я эти осени двою
И в каждой радуюсь подарку –
Вечерним стынущим лучам
Передоктябрьских дней последних,
И с каждым часом только там
Живешь яснее, чем намедни.
Такие сутки сочиним,
Чтоб всё по два – и дни, и ночи.
И на Подольском спуске дым
До слёз глаза нам защекочет
А если будем жить вдвоем,
То свет покоем обернется
В Нагорном зеркале живом
Неубывающего солнца.
* * *
Меланжевой Пущей Озерной
Шло верное сердце со мной.
А день был ручной и проворный,
Еще – как вязанье ручной.
Дорогой к стволам приникая,
До буквы листву разобрав,
Нашли мы и дерево Рая
Случайно средь здешних дубрав.
Невиданной прежде породы,
Оно – безошибочно – тут.
И падают листья на воды,
И по водоёму идут.
Сквозь нас родники протекали,
Но жажду не просто унять:
Пусть всё состоялось в начале,
Но с нами случится опять…
Сирень
Знакомый дождь сегодня маем стал,
И ни одна улыбка не пропала,
Пока из дождевого матерьяла
Стекал, соткавшись, новый матерьял.
Когда ботсад он задрапировал,
Как в дивном реактиве проявила
Себя сирень. Химическая сила
Лиловый породила минерал.
И чайки от Днепра к нему летели.
Творение почти достигло цели.
Сад философским камнем был сперва.
И древняя махровая порода
Среди живых опять ждала приплода,
Попарно подбирая существа.
* * *
В насыщенном мире далеком,
Таком достоверном без нас,
Глядением сердца – стооком,
Но боль отмерявшем на глаз,
Накроет прохожего радость,
Прижмется ребенком к стеклу –
Минутою раньше казалось:
Я к этому миру сверну.
Мне Выдубичи через реку
Махали сиренью своей:
Приди к незнакомому веку,
Воды потаённой попей.
Оставь мимолетные беды
За тысячелетним холмом.
Утешься: никем ты не предан.
Ведь не отразился ни в ком.
И как же владеет другими
Уменье найтись и совпасть?
Хочу променять свое имя
На ласку, созвучную власть
Любимого. Но не дается.
Уходит окольным путем.
Из выдубицкого колодца
Неужто вдвоем не попьем?
Додати коментар