Монтажер фильма Тамара Быкова недавно передала музею Довженко хранившиеся у нее фото, рабочие моменты съемок, монтажные карточки и свои записи, напомнив таким образом о событиях 60-летней давности, ставших судьбоносными для украинского кинематографа и положивших начало трагедии талантливейшего режиссера, с которым не захотела развивать успех прославленная им студия.

 

Командировка или ссылка?

— Тамара Михайловна, что привело Барнета в Киев? Ведь снятые им в Москве фильмы «Девушка с коробкой», «Окраина», «Дом на Трубной» считались почти классикой советского кино, да и актерские его работы в знаменитых фильмах «Мисс Менд», «Приключения мистера Веста в стране большевиков», «Синегория» имели большой успех. И вдруг такой поворот…

— Он считал это ссылкой. Несмотря на то, что был официально командирован в Украину, чтобы снять фильм об украинском разведчике Кузнецове.

— За какие грехи был сослан?

— Рассказывал, что в Москве его считали «буржуем»: по наследству от деда, английского типографа, переселившегося в Россию еще в середине XIX века, ему до революции досталась небольшая московская «Типография Барнет». Вызывало подозрение не только его «дворянство» (он прекрасно владел французским языком), но и беспокоившая его язва желудка, которую связывали с алкоголизмом. Но главный его «грех» усматривали в том, что он — англичанин. Более того, не верили, что знаменитый американский боксер Барнет не родственник Бориса Васильевича. Ведь Борис Барнет тоже занимался боксом и даже был чемпионом Москвы и России. Это дало основания обвинить его в сокрытии фактов биографии. Плюс три брака с известными актрисами, закончившихся громкими разводами. К тому же не воевал, а в 42м снял в Ашхабаде фильм об английском летчике, подбитом над советской территорией. Кстати, эта картина под названием «Новгородцы» не упомянута ни в одном справочном издании. Получалось, что Барнет — «не наш человек». Потому и не доверили после войны известному, но неблагонадежному режиссеру постановку фильма «Нашествие» по пьесе Леонида Леонова, хотя сценарий готовился для него.

А потом решили избавиться от «не нашего человека» и командировали (приказом по министерству) в Киев для постановки фильма по сценарию Блеймана, Исаева и Маклярского «Подвиг остается неизвестным», который никого из столичных режиссеров не вдохновил. В Москве злословили: «Кому же снимать кино про шпиона, если не англичанину Барнету?»

 

«Он был похож на Шаляпина»

— На студии восторгались его внешностью. Что же в нем было такого особенного?

— Все оглядывались на него — он напоминал Шаляпина. Высокий, стройный, широкоплечий — фигура викинга. Что бы он ни надел — все было к месту, подчеркивало его чувство собственного достоинства. В него влюбился весь женский персонал студии с первого взгляда.

— А как он отнесся к новой среде обитания?

— Группу ему собирали по остаточному принципу. Так и я в нее попала — неопытная 18-летняя монтажница. Он собрал нас и сказал: «Отныне все мы — семья». И действительно, мы не только работали вместе, но и отдыхали, и питались. На проходной у нас открыли мясной ларек. Борис Васильевич так очаровал продавщицу, что та регулярно оставляла для него вырезку. Он радовался как ребенок, и наготовив бифштексов, приглашал всех нас к себе в общежитие на обед. На ужин он угощал яичницей с помидорами и сыром, которую очень любил.

Снимали по ночам, когда весь свет можно было сосредоточить в одном павильоне, а монтировали днем. Отдыхали по 2—3 часа, но усталости не чувствовали. Грима не было, костюмов и реквизита — тоже, но было одно: наша вера в этого человека. Сейчас я со светлой грустью вспоминаю, о том, что в нашу жизнь ворвался необыкновенный человек с потрясающей энергетикой, редким обаянием, юмором, интеллектом. Наш оператор Даниил Демуцкий (его называли классиком, поскольку он снимал фильмы Довженко) сказал мне: «Тамарочка, запомни: таких режиссеров, как Борис Васильевич, мало. Только благодаря ему у нас сплоченная группа и нам хорошо работается. А это залог того, что мы создадим что-то очень значительное».

— Каким он был во время съемок?

— В основном терпеливым и сдержанным. Но эмоции проявлял своеобразно: от восторга мог стать на голову, стонал, бил себя кулаком по лбу. А его остроты шли в народ с ходу. Был однажды такой случай. Во время съемки важной сцены в павильоне под потолком все время что-то хлопало. Барнет говорит ассистенту: «Миша, посмотрите, кто там стучит, и дайте ему в морду». Миша поднялся на крышу и кричит оттуда: «Это ветер!» А Барнет ему в ответ: «Все равно дайте в морду!» Мы расхохотались, а в монтажной Борис Васильевич рассказал мне, что ненавидит ветер со времен работы закулисным мальчиком в студии Художественного театра, где ему приходилось подражать ветру, пароходным гудкам, сверчку, чайнику и т. д.

Смех и веселье царили в группе всегда. Помню, как забыли Кадочникова в декорациях, не сообщив ему о перерыве, и он сидел там минут 40 вплоть до команды режиссера: «Паша, пошел!» Когда же он появился, то мы увидели, что герой на одной ноге (как он это сделал, я так и не поняла). Съемку пришлось остановить — все на площадке буквально умирали со смеху. А как мы хохотали, когда «разоблачили» Мартинсона! Он все время просил горячего крепкого чаю, но чтобы в бутылке. Оказалось, чай он не пил, а использовал бутылку в качестве грелки, чтобы унять урчание в животе от голода. Барнет терпеливо пережидал наши взрывы, глаза его в это время излучали такую любовь, такую нежность.

К слову, со мной он был особенно терпелив. Склейку актерских проб я ему практически запорола: он мне сказал, в каком порядке их клеить, я же решила не просто склеить, а смонтировать. Но опыта у меня не было, и получилось, что реплики немецкого генерала переносились на изображение Кадочникова и наоборот. Обнаружился весь этот ужас в Москве, на сдаче в министерстве. Демуцкий рассказывал, как негодующий Барнет бегал по министерским коридорам и кричал: «Караул, она меня зарезала!» Но пробы были утверждены, от Павла Кадочникова все были в восторге, хвалили и его в роли генерала Кюна, и Барнет успокоился.

 

Хрущев смотрел каждые 200 метров снятого материала

— Как к Барнету относилось студийное начальство?

— Киношные чиновники были настороже. Худсовет просматривал каждые 200 метров отснятого материала. Были настолько бдительны с «не нашим» человеком, что на просмотр приглашали Хрущева. И Никита Сергеевич частенько приезжал на студию. Но в конце просмотра ему почему-то всегда показывали «Окраину» Барнета, где главную роль играла знаменитая Кузьмина. Ходили слухи, что Барнет знал о романтическом увлечении Хрущева этой актрисой и, показывая свой фильм еще и еще, он убивал двух зайцев: у Никиты Сергеевича поднималось настроение, а у него крепла надежда, что запрета на правку сценария не будет. Он внес в него очень много поправок. И оказался прав. Например, история похищения немецкого генерала советским разведчиком в сценарии была водевильной. Кюн выглядел бахвалом, трусом и бабником, а Барнет сделал его серьезным и настоящим полководцем, каким и должен быть человек, командующий одним из фронтов.

То, что «Подвиг разведчика» получил Сталинскую премию, что люди смотрели картину по десять раз, знали наизусть все реплики, а в Кадочникова влюбилась вся страна, на студию и на наше министерство особого впечатления не произвело. А Барнет и вся наша съемочная группа надеялись, что студия этого режиссера никуда уже не отпустит. К тому же он задумал снять фильм о шахтерах Донбасса, даже подготовил сценарий и ждал запуска. Долго ходил из кабинета в кабинет, но фильм не запускали. Мы, ожидая следующей работы с Барнетом, не шли в другие группы. И вдруг узнаем, что «нашу» тему отдали другому режиссеру.

— Как Барнет отреагировал на это?

— С горькой иронией сказал мне: «Я плохой организатор себя и потому становлюсь «режиссером запаса». Чтобы скрыть свое отчаяние, он попросил выделить ему токарный станок в механическом цеху и приходил туда ежедневно: точил, отпиливал, клепал, а потом с гордостью показывал свои изделия из оловянных ложек. «Работа для рук» успокаивала его, не давала впасть, как он говорил, в «богомерзкое состояние простоя».

 

«Селедка» — образ его киевского бытия

— После триумфа «Подвига» — простой?

— После того как его замысел снять картину о шахтерах реализовал другой режиссер, Барнет представил дирекции сценарий историко-революционного фильма. Но утверждения так и не дождался. Он был потрясен, когда услышал от одного чиновника приговор: «Ваши герои никогда не отличались высокой революционностью, а тут весь фильм должен на этом строиться…»

— Почему он не уехал в Москву?

— Он полюбил Киев, хотел свою дальнейшую судьбу связать с Украиной, переживал кризис отношений с женой, но главная причина — он надеялся, что простой — не от недоверия к нему как к режиссеру, а временное недоразумение. Его грело и то, что съемочная группа, а вместе с ней и блистательный актерский ансамбль (Кадочников, Бучма, Милютенко, Романов, Мартинсон) готовы были собраться под его знамена в любую минуту. Он был очень доверчивым человеком. Украинская пресса писала о нем часто и хорошо, коллеги его хвалили, в министерстве с энтузиазмом обещали работу, а чтобы скрасить ожидание, систематически включали его в делегации, ездящие по передовым колхозам, где участников творческих встреч щедро одаривали подарками. Сделать же его постоянным членом подобных делегаций начальство решило после того, как студию облетел слух, что лауреат Сталинской премии почти голодает.

Я была свидетельницей того, как на последние деньги Борис Васильевич в художественном салоне на Красноармейской покупал свою любимую картину Петрова-Водкина «Селедка». Я не переставала удивляться: ну что он нашел в этой «Селедке»? Не понимала, как можно часами не отрывать глаз от этих убогих двух картошин, куска черствого хлеба и ржавой костлявой рыбешки.

Видя мое недоумение, он сказал: «Этот художник не постеснялся сделать исторический натюрморт: это же петроградский паек 1918 года». И тогда я поняла, что эта картина — образ его нынешнего существования. И все, кто приходил к нему в общежитие, прежде всего обращали внимание на «Селедку», украшавшую стену над железной кроватью, а потом уже — на исхудавшего, но все еще красивого и элегантного Барнета.

 

«Ему пришлось делать «из помоев компот»

— Почему не обращался в ЦК, как это было принято среди творческой интеллигенции? Письмо Сталину или Хрущеву, наконец, не написал?

— Не мог он жаловаться и клянчить работу. Не позволяло чувство собственного достоинства. Когда в мае 1951 года (через 5 лет после «Подвига»!) ему наконец поручили снять концерт, он даже не обрадовался. Забежал ко мне в монтажную и как-то глухо сам себя спросил: «Какой концерт? Не знаю, не ведаю!» Это был «Концерт мастеров украинского искусства». Получил за работу копейки и предложение поставить колхозную комедию вроде вышедших только что «Кубанских казаков». Бесконфликтную, как было принято в те годы, но «проблемную»: как из колхоза-миллионера сделать колхоз-миллиардер. Борис Васильевич соблазнился. Результат — печально известный фильм «Щедрое лето». А каким ему еще быть?

И снова простой. В его душе поселился страх постоянной безработицы. Пришло самое страшное — он стал хвататься за любую возможность остаться на плаву, но терял свой искрометный юмор, буквально сгорая от унижения: он, Барнет, — и без работы?! Написал даже сценарий для учебной ленты на агротехническую тему.

— Он хотя бы пытался вернуть былую славу и авторитет в Москве?

— Пытался. Но Москва, озадаченная отношением к нему Украины, тоже осторожничала. И Барнету доставались лишь сценарии, от которых кто-то отказался, или заказухи для республик. Пришлось ему мотаться «пожарником» со студии на студию, спасая «заваленные» режиссерами фильмы, делая, как он говорил, «из помоев компот». Его похваливали: нет, мол, таких крепостей, которые не сумеют взять большевики и Барнет, но стоящей работы не давали. И Борис Васильевич начал понимать, что его просто «убирают» из кинематографа.

С детства всеобщий любимец, открытых врагов он никогда не имел и бороться не научился. Не был готов и к предательству. А ведь его предали и те, кому он больше всего верил, — любимые актеры. Он пригласил их на пробы в свой фильм, который должен был снимать на Рижской киностудии, но так никого и не дождался.

Борису Барнету было 63 года, когда он ушел из жизни — повесился в шикарной гостинице на Рижском взморье…