Жена Николая — Анна Августовна Крюгер-Прахова, воспитанница Петербургской Академии художеств, мать шестерых детей, продолжила художественные традиции семьи: в 1913 году вместе с Александром Мурашко открыла в Киеве свою собственную студию на улице Институтской, где они не только давали уроки живописи, но и преподавали историю искусств и философию. В следующем поколении Праховых-киевлян художников не было. Один из сыновей Николая и Анны стал авиатором, другой звукооператором, третий (отец Саши, Николай Николаевич) ботаником. Александра Прахова начинала карьеру художника с иллюстраций в детских книжках, но потом увлеклась каллиграфией и первой в Украине возвела ее в ранг живописи. Известна как живописец и график. Александра несколько лет курировала галерею «Университет», где провела 70 выставок.

 

Наверняка в Киеве есть исторические места, которые для вас много значат. Когда проходите мимо Владимирского собора — сердце не щемит?

— Нет. Я его воспринимаю как часть жизни моей семьи. Когда мне начинают говорить, что эта церковь не такая, она раскольническая, что там место нехорошее… Но ведь это известный факт, что церкви-то и старались всегда строить на таких местах. Я туда очень люблю ходить с детства. Моя няня вспоминала: после того как меня туда повели первый раз, я всем рассказывала, что была во дворце и видела царя. Таким мне показался батюшка. Правда, меня потом в пионеры не хотели принимать, когда узнали, что мои предки руководили строительством собора.

 

Ваши прадеды, насколько я понимаю, были дворянами. Как это отразилось на судьбе вашей семьи?

— О нашем дворянстве никто никогда не говорил. И историю семьи я узнала уже взрослой. В семье всегда много работали, все были очень образованными, и денег на образование никогда не жалели. Был просто культ знаний. Например, мой отец — Николай Николаевич Прахов — любил изучать языки. Родился он на Капри, и в доме говорили по-русски, по-немецки, знали французский, итальянский. Затем он просто для себя учил польский, чешский — для него это была своеобразная тренировка ума, дисциплины. Хотя окончил ленинградский институт лесного хозяйства и посвятил свою жизнь ботанике. Диссертацию он писал о природе Якутии, где работал несколько лет, он даже знал якутский язык.

 

Значит, в паспорте вашего отца в графе «место рождения» указан Капри? Это ему помогло в жизни? Как-никак Владимир Ильич и Максим Горький там жили?

— Увы, этот факт не спасал. Наоборот, поскольку тогда была борьба с космополитизмом, каждую партийную чистку его спрашивали: как так могло произойти? И он совершенно серьезно отвечал, что его мама на девятом месяце беременности жила там, и никакого криминала в этом нет. С революционной братией они не сталкивались, поскольку Горький для них был «парвеню» (выскочка), а Ленин бабушке просто не нравился. На улице они, безусловно, встречались, но у революционеров и художников, как сейчас говорят, «у каждого своя тусовка».

 

Эмилии Праховой у вас был посвящен цикл, состоящий из серии графических листов со знакомым всем ликом Богоматери, который рисовал с нее Врубель. Чем вас так вдохновил образ вашей прабабушки?

— Будучи уже достаточно взрослой, я осознала, что ее портрет — это лицо столетия. Сейчас модно проводить рейтинги: лицо года, месяца на обложке журнала… Ее лик на все времена можно поставить в одном ряду с образами выдающихся женщин. Она определила ХХ век. Честно говоря, как-то в Московском универмаге я пережила своеобразный стресс: в витрине лежала репродукция Богоматери из Кирилловской церкви, а по ней красиво разложены китайские карандаши для выведения тараканов. Эту композицию я хотела сохранить как объект, умоляла, чтобы мне все это продали вместе, но администрация отказала. Хорошо известно, что прабабушка была неординарной личностью, из древнего русского рода Милютиных, правда, незаконнорожденной, была очень хорошо образована, знала языки, была незаурядным музыкантом. Она даже концертировала с Листом в Киеве, рассказывали о ее знакомстве с Рубинштейном. С тех времен сохранился (у родственников) очень хороший рояль, кошмар детства всех Праховых. Потому что мы все любили под ним прятаться и, когда вылезали, бились головой.

 

Я вижу, у вас стоит интересный портрет то ли якута, то ли эвенка. Кто-то из ваших родственников ездил на пленэр на Север?

— Это подготовительный рисунок к дипломной работе моей бабушки — Анны Крюгер-Праховой. Картина называлась «Каюр на оленях». Сейчас она находится в музее в Ивано-Франковске. Конечно, ни на какой Север она не ездила. Просто диплом она писала в Санкт-Петербургской академии, а в те времена, в конце XIX века, в Северную столицу чухонцы свозили масло, сыр и другие молочные продукты… Погонщики оленьих упряжек торговали с подвод. А в масленичную неделю катали на оленях. Там она их и рисовала. Вообще, бабушка была хорошим художником-анималистом.

 

Говорят, в детстве вы были уверены, что картину «Утро в сосновом лесу» нарисовала бабушка. Откуда такая убежденность?

— Когда я была маленькой, то видела, как она рисовала картины, на самом деле копии. Дело в том, что в советские времена художественный комбинат ей заказывал портреты и копии: то «Золотую осень» Левитана, то «Утро в сосновом лесу» Шишкина для учебных заведений, больниц, государственных учреждений, сельсоветов в конце концов. Это была неплохая система, которая социально защищала и неплохо обеспечивала членов Союза художников. И никто из художников не гнушался заказами.

 

А что это была за история с портретом Виктора Некрасова, который якобы нашли простреленным на мусорке?

— Моя тетя, папина сестра Нанина (так ее звали дома), еще до войны училась в театральной студии вместе с Виктором Некрасовым. Это был красивый юношеский роман: они вместе играли в спектаклях, и их последнее свидание должно было состояться на футбольном матче 22 июня 1941 года. Во время войны их пути разошлись: тетя попала под программу «фольксдойче» (спасение немецких семей). Так часть нашей семьи оказалась в оккупации, а часть — в Германии, а затем и вовсе в Австралии, где тетя Нанина стала керамистом и эмальером.

Поскольку Виктор часто бывал у нас в доме, бабушка нарисовала его портрет (еще до войны), который хранился у Вики в доме и, судя по всему, был изъят во время обыска. Полотно в результате оказалось простреленным. Есть версия, что это милиционер, живший в Викиной квартире, так упражнялся в стрельбе. Не знаю. Факт тот, что портрет нашел на помойке один коллекционер.

 

Я обратила внимание на образцы вышивки в вашей мастерской. Эта коллекция как-то перекликается с семейной традицией? Насколько известно, дочь Эмилии Львовны — Елена Прахова была хорошей вышивальщицей.

— Да, Елена Адриановна была очень известной вышивальщицей, она вышила плащаницу для Владимирского собора, образ Богоматери (место нахождения которого, к сожалению, неизвестно), ее выносили на Пасху. Даже я еще это помню. Действительно, вы правильно подметили, что мы собирали коллекцию, но это скорее связано с тем, что наш прадед стоял у истоков создания Музея древностей, из которого потом «выросли» Национальный художественный и Музей декоративного искусства. Проект разработал Николай Биляшевский, и сохранились даже письма, в которых прадед выступал в поддержку создания музея. Адриана Прахова тогда интересовало все связанное с Украиной, он даже выучил украинский язык. В конце XIX века они вдвоем организовали Киевское кустарное товарищество, которое занималось работами народных мастеров и их пропагандой в Европе, и для этого готовились коллекции вышитых льняных платьев, образцы лозоплетения, керамика… Это как раз именно та ситуация, когда мы были сопричастны Европе.

 

Сохранились ли в вашей семье какие-то легенды о Врубеле?

— В семье долго бытовали прабабушкины поговорки. Правда, они в основном касались того периода, когда Михаил Нестеров увлекался Лелей Праховой (Еленой Адриановной) и даже хотел на ней жениться. Сохранилось немало рисунков того времени. Гостям нравилось рисовать на салфетках, которые в те времена были отнюдь не бумажными. Когда салфеток не хватало — переходили на скатерти. Прабабушке это в конце концов надоело, и она стала подкладывать им бумажные листы и ставить карандаши и перья. Так у нас в семье осталось много рисунков и Врубеля, и Вильгельма Котарбинского, а в Русском музее хранится много акварелей — бытовые зарисовки, наброски портретов — как раз именно того периода, когда наша семья была средоточием киевской художественной жизни. Есть известный портрет кисти Репина, на котором изображена моя прабабушка за рукоделием. Посещать дом Праховых было престижно.

 

У вас были семейные традиции отмечания праздников?

— На Рождество и Пасху нам раньше всегда приносили дары от митрополита. В нашу коммуналку приходили в черных одеждах служители и приносили огромные корзины с крашенками, окороками, колбасами, куличами. Ведь еще мой дед завершал декорирование Владимирского собора. А вообще я помню свое детство как череду праздников. Семья большая, все жили в одной коммуналке, и у нас был культ подготовки к Пасхе. Возле черного хода стояла печь, в которой готовились куличи. Дедушка, например, красил яйца, заворачивая их во много слоев луковой шелухи. Иногда прикреплял несколько первых весенних листиков, и все это потом завязывал марлей, клал в холодную воду и кипятил минут 15 для получения глубокого красно-коричневого цвета. А после дедушка обклеивал поверхность яиц тонкими полосочками ткани, шелка, бумаги. К Рождеству и к Новому году шили маскарадные костюмы, под руководством дяди сооружали из папье-маше Дедов Морозов, да и вообще дома все любили и хорошо работали с папье-маше.

 

Ваше умение обращаться с папье-маше как-то связано с увлечением изготавливать бумагу ручным способом? Насколько я знаю, у вас был интересный проект, участники которого создавали работы из рукотворной бумаги.

— Моя ученица, лет 14, как-то взглянула на мою работу на рисовой бумаге, которая была изготовлена вручную, и искренне изумилась: «Что это у вас за бумага такая странная? Туалетная что ли?». Нам с художницей Ириной Остроменской стало обидно, что технологии изготовления бумаги преподаются во всех художественных вузах, а в нашей стране просто нет такого вида искусства. Так у нас появился «долгоиграющий» совместный украинско-польско-швейцарский проект. Оказалось, что многие экспериментируют с бумагой даже просто на любительском уровне, например, «выливают» бумагу из столовых салфеток и т. д. Это связано с моим пристрастием к бумаге. Дело в том, что живописью я не так давно занимаюсь, а училась на художника-графика в мастерской книги. И все, что связано с книгой, для меня очень дорого.

 

А вам не интересно было бы поработать над проектом нового украинского шрифта?

— Это проект моего учителя Василия Чебаника, а точнее, наш совместный — моя теоретическая часть. Мы с ним провели несколько выставок. Украина — одно из немногих государств, которое имеет свой герб, флаг, но не имеет своей азбуки. Потому что та азбука, которой мы пользуемся (особенно отчетливо проявилась эта тенденция в период компьютеризации), это искаженные, обезображенные латинские гарнитуры. А ведь это один из элементов нашей самоидентификации. К тому же у нас есть буквы, которых нет в русской версии. Два «г», например. Азбука — это визуальное изображение звука. Звучание украинского языка отличается от того же русского, почему же у нас нет своей азбуки? В данном случае ведь речь идет не об огульном одномоментном переходе, а об обогащении культуры нации. Сами по себе буквы очень красивые, и многие из них сакральные. Украинская буква «ж» — пятиконечная (птичка вверху и внизу три лапки). Это «живот», «жінка», она для нас несет много важного. Для русского языка характерна «ж» — жучок. Это пентаграмма. Молодые люди сейчас этим интересуются, пишут дипломы. Когда у меня была выставка в Университете, то приходило очень много студентов. А вот взрослых людей это не трогает. Но я думаю, что когда станет модно говорить по-украински, тогда будет модно и писать на этом языке.