Прошло два столетия. В центре площади возвышался памятник Богдану Хмельницкому, воспетый киевлянами не менее помпезно, чем пушкинский Медный всадник. “При лунном вечернем свете, — писал историк Шероцкий, — памятник этот принимает причудливые очертания, вызывающие в памяти картины романтического прошлого”. А вот Булгаков узрел монумент в момент заката: “Солнце окрасило в кровь главный купол Софии, а на площадь от него легла странная тень, так что стал в этой тени Богдан фиолетовый”. (“Белая гвардия”)


К Богдану-гетману киевляне обращались на “ты”, как к давнему знакомому, порой сочувствуя ему, порой порицая. Александр Дейч рассказывал, как однажды Максим Рыльский обратился к памятнику с целой тирадой: “Привет тебе, Богдане! Стоишь ты здесь над нашим славным Киевом и будешь стоять веками. Как жалел я тебя, когда бывал у Антона… Неужели тебе не хотелось попробовать чудесный раковый суп или галушки? Ты не обижайся на Антона: у него было тесно, и жаль, что ты не догадался слезть с коня, хотя это и пахло скандалом…”


Речь шла об Антоне Шайдицком, хозяине популярного ресторана “Древняя Русь”, расположенном напротив. Кроме ракового супа и галушек, упомянутых Рыльским, ресторан славился и блинами, отмеченными в прозе Николая Ушакова. Много знаменитостей перебывало в этом гостеприимном заведении, но с приходом советской власти, не выдержав новых порядков, хозяин покончил с собой.


На противоположном углу, в подвале 3-этажного дома (Владимирская, 23), размещалась пекарня Зивала, которую в ноябре 1914 года посетил Максим Горький. “Буревестник революции” (тоже бывший пекарь) поговорил с коллегами о тяжелом труде хлебопека и призвал к свержению самодержавия. Но если мы внимательно углубимся в творческое наследие Горького, то найдем там “Исповедь”, произведение, посвященное величию киевских храмов. Древние монастыри над Днепром пролетарский писатель сравнивает со “сказкой, кем-то добрым и мудрым рассказанной”. Да и “горящее сердце Данко” уж очень напоминает герб митрополита Рафаила Заборовского с изображенным на нем пылающим сердцем. Он и сегодня украшает старинную браму Святой Софии (напомним, что впервые Горький посетил Киев в 1891 году).


Софийский собор манил к себе не только богомольцев и странников. Он был школой для великих мастеров. Пушкина поразили лики святого “Благовещения”, Чайковского взволновали ангельские голоса монастырского хора, а Ломоносов так увлекся изучением византийских мозаик, что впоследствии написал на эту тему целый научный труд. Называя Киев “Северным Римом”, Бальзак выделял из трехсот известных ему церквей Лавру и Софию.


“Растерянность и ошеломленность” присутствовала в каждом, кто хоть раз попадал на святое подворье. “Как трепетно вступаешь в темноту Лавры и Софии”, — говорил Грибоедов. Ему вторил Гребинка: “Войдите в собор Софийский — тут поют, венчают… В другое время мы бы с вами разглядели церковные редкости Киева: и гробницу Ярослава, и мозаику греческую, и многое-многое другое…” Действительно, в одном из алтарей собора в белом мраморном саркофаге вот уже тысячу лет покоится прах фундатора храма и строителя стольного града Киева великого князя Ярослава Владимировича (Мудрого)