Когда пятьдесят лет назад мы переселились на окраину этого леса, даже отдаленность мест работы не портила радости от ощущения свежести и напоенности воздуха лесными ароматами после душного города. Дышалось здесь легко и свободно.


В те годы я сбегал по нынешней улице М.Рыльского к трамвайному развороту на Голосеевской площади и доезжал до Байкового кладбища, которое пересекал зимой и летом по дороге в Тубинститут. Возле нижнего пруда с удочкой на парусиновом складном стульчике частенько сиживал Максим Тадеевич, неподалеку стоял возле черной машины водитель, хотя до нынешнего музея, а тогда дома поэта, нужно было только подняться по крутой лестнице, негласно носившей имя знаменитой бригадирши Марии Демченко. Возраст Рыльского, увы, уже был не тот…


Лес в те годы использовался на все сто. По утрам я успевал бегать к озеру с верным другом эрдельтерьером Зеро. В лесу гуляли с сыном жена и бабушки — сначала с коляской, потом за ручку… Сын с приятелями рос среди этих деревьев и озер, ходил на «Кумпол» — одну из местных возвышенностей, освоил нижнюю и верхнюю дороги к озерам, потом этот же путь прошел и внук…


По нижней тропе мы ходили за грибами, правда, даже в те годы достаточно редкими, там же было несколько родников, где можно было напиться чистейшей студеной водички и даже набрать ее домой.


По верхней дороге ходили в основном приезжие горожане и студенты Сельскохозяйственной академии, позже ставшей Аграрным университетом, а ныне сменившей свое название на Национальный университет биоресурсов и природопользования Украины.


После 1986 года мои соседи-физики ходить в лес, а тем более купаться в озерах, не рекомендовали. Да и спускаемая в лес под большим напором вода из внешнего контура местного реактора (а ее спуск продолжается и по сей день) доверия не вызывала.


А лес на глазах хирел.


Заболачивались дорожки в его приозерной части, размываясь еще и этой самой водой, никто не убирал бурелом, деревья гнили, вековые дубы рушились, уровень воды поднимался — ее стоки не расчищались, исчезали источники… В лесу появились многочисленные бомжи, они тащили сюда с местных помоек разную дрянь — тряпки, пластик, двери, выброшенную мебель. Некоторые даже отрыли себе небольшие пещеры, где отсиживались до холодов.


Да и горожане повадились в лес на пикники, разжигали костры, также сносили на свои «стоянки» строительный хлам и поваленные деревья, оставляли после себя горы объедков и посуды. Некоторые уже умудряются въезжать в лес на машинах, а никому из власть предержащих до этого нет дела, милиция же предпочитает ездить по асфальту, никуда с него не сворачивая.


И все же до недавнего времени хоть какой-то порядок в лесу поддерживали сотрудники Голосеевского лесничества, официально именуемого лесопарковым хозяйством Конча-Заспа. Но вначале была продана под строительство некоей посольской резиденции часть его территории с куском леса, а сейчас, судя по всему, и само лесничество: появилось объявление, что эта служба переехала в город, на территорию
какого-то автохозяйства. До передислокации работники лесничества поддерживали в чистоте по крайней мере детскую площадку, примыкающую к самому учреждению, украшали резными столбиками, складывали из бревен избушки, затейливые скамейки, выставляли оригинальные призывы не сорить, беречь уникальное Голосеево, даже однажды выставили ствол дерева, раненого во время войны… В самом лесу изредка проводили санитарные рубки, да и непогашенные костры было кому тушить.


И вот теперь лесничество фактически ликвидировано, чьи-то хоромы встанут на его достаточно завидной и обширной площади. Чем это чревато для леса, думаю, объяснять не нужно.


А пока здесь и в прилегающих дворах жилых домов хозяйничает по вечерам нынешнее поколение студентов-аграрников, чьи общежития примыкают к лесу. Здесь, в двух киосках рядом с остановкой транспорта, можно купить все — пиво, напитки покрепче, чипсы и прочие закуски, бутылками и обертками от которых славное студенчество засоряет лес, детские площадки, придомовые скамейки и все пространство вокруг них.


Что мешает руководству университета пройтись вечерком в радиусе двухсот метров вокруг своих общежитий и окрестных жилых домов, посмотреть, как проводит время будущая надежда сельскохозяйственной науки и практики, и уж если не принять решительные меры по искоренению вредных привычек в студенческой среде, то хотя бы отправить многотысячный коллектив студентов и преподавателей на расчистку природной жемчужины города, убрать, осушить, привести в образцовый порядок «свой» лес, взять его под официальную опеку, применив на практике свои знания, направлять сюда в выходные дни студенческие отряды?


Голосеевская беда не за горами — все глубже становятся овраги, ранятся стеклом люди и животные, гибнет молодая поросль, рубятся на дрова для костров деревья, а каждая прогулка в голосеевском лесу чревата опасностью от падающих веток и заболоченных участков.


Город наступает со всех сторон. Затянулась реконструкция Московской площади, и в часы пик (да и не только) вереницы машин идут в объезд лесной дорогой. Их выхлопы пропитывают свинцом обочины, и если лесничество действительно продано, а мифическое посольское здание наконец-то достроят и оно станет чьей-нибудь резиденцией, то в лес начнут внедряться и другие желающие — жить одновременно на природе и в городе хотят многие.


Лес — бесхозный, никому нет до него дела, пожалуй, кроме живущих рядом. Не облегчит его судьбу и новострой — Тихвинская церковь с женским монастырем на ближайшем пустыре, ранее превращенном усилиями местной общественности и зеленостроя в сквер. Зеленые насаждения обнесены забором и уничтожаются, несмотря на протесты местных жителей и письма к Леониду Черновецкому, митрополиту Владимиру и другому светскому и церковному начальству.


Необходимо срочно запретить строительство в лесной санитарной зоне, а если таковой нет, — учредить.


Нужно спасать город и его лес от варваров. Здесь нет альтернатив: либо они нас, либо мы — их. Последнее явно предпочтительнее!


P.S. Неподалеку от проданной части лесничества, огороженной массивной стеной, чудом уцелела в лесу одинокая солдатская могилка — эхо боев в лесу, когда-то изрезанном окопами и окопчиками (здесь проходила линия обороны Киева). Могилка, в принципе, не заброшенная, но надпись на латунной табличке почти неразборчива, цветов нет. Кто-то сварил каркас могилы и металлическую пирамидку, оградка целая. Но место ли ей здесь, этой памяти о неизвестном солдате, чудом поддерживаемой уже более полувека? Не следует ли перенести ее в место официального захоронения участников последней войны, не полагаясь на добрых людей и на авось? Ведь расположена она среди мусора, объедков, а что с ней будет дальше, как и с самим лесом, никто не предскажет…