Даже если бы в тот беспощадный ноябрьский день 37-го погиб только (!) Николай Зеров (а вместе с ним уничтожены были Николай Кулиш, Лесь Курбас, Валерьян Пидмогильный, Матвей Яворский, десятки и сотни других выдающихся украинцев) — и тогда это было бы ужасной катастрофой для национальной культуры. Ведь таким был масштаб этой личности — поэта от Бога, уникального знатока истории и культуры античности (до сих пор непревзойденного в нашей литературе переводчика римских поэтов, а к тому же — творца блестящих переводов с русского, итальянского, английского, французского, немецкого, польского языков), фантастического эрудита (его друг и младший побратим по перу Максим Рыльский вспоминал, что Зеров мог, удивляя собеседника своими знаниями, вести разговор не только о сфере своих исследований как ученого, об истории украинской литературы, которую он знал едва ли не в совершенстве, о мифологии античных созвездий, об истории украинских пирамидальных тополей, об особенностях нашего собаководства, о вооружении воинов Юлия Цезаря и Александра Македонского… обо всем) и, главное, Учителя Культуры.

Он мог стать (и должен был стать) Учителем Культуры для всего украинского народа — потому что имел редкий педагогический талант (недаром учителем, впоследствии инспектором народных школ, был его отец; а мать, кстати, происходила из казацкого рода Яресько — «рода казацкого, но доказывающего дворянство», как писал в автобиографии сам поэт). И имел ясное понимание своей миссии, своего назначения в жизни: перенести на родную украинскую почву лучшие приобретения европейской культуры. Перенести и взрастить их уже в нашем народе, в наших молодых душах.

Николай Зеров так и делал — на наивысшем уровне интеллекта и духа. Власть большевиков, которая видела в настоящей, вечной культуре угрозу для себя (так же, как и любая люмпенская, антидемократическая, хамская власть, в частности и сегодняшняя), а, кроме того, всегда эту культуру глубоко презирала и ненавидела (ощущала ведь свою ничтожность и позорное невежество по сравнению с Вечной Вселенной Культуры), тоже замечательно понимала смысл того, что делает Зеров. Ведь укоренение в европейских нетленных образцах культуры — от Гомера до Верлена — сделало бы украинскую духовность полностью самодостаточной. Даже больше, такой бы стала и украинская нация в целом. Поэтому, принимая решение о расстреле Зерова, чекистские (и, очевидно, кремлевские) власть предержащие замечательно понимали, зачем они это делают. Это был «огонь на поражение», чтобы навсегда оставить украинскую культуру «шароварно»-провинциальной, «малорусской», холопской по духу своему. Этому никоим образом не противоречит тот факт, что казнен был не только персонально Зеров, а все 1116 человек из «Списка Сандармоха».

Кого мы потеряли в лице Николая Костевича (так его звали друзья) Зерова? Мы потеряли Поэта, из-под пера которого, в частности, вышло такое стихотворение:

З-під Трої і кривавого туману,
Від чорних днів ненатлої війни
Цар Одіссей пригнав свої човни
На сонні плеса тихого лиману.
І там громадку нашу, горем гнану,
Зустріли лотофаги, з глибини
Землі своєї принесли вони
Поживу нам солодку і незнану.
І їли ми, і забували дім,
Сім’ю й родовище, в краю чужім
Ладні довіку жить на готовизні.
Та мудрий цар не дав лишитись нам
І силоміць нас повернув отчизні —
В науку іншим людям і вікам!

О чем это стихотворение, названное «Лотофаги» и датированное маем 1926 года? Разве только о скитании Одиссея и его друзей? Нет, это вовсе не «абстрактная» вариация на темы сюжетов Гомера — речь идет о призыве несокрушимого духа, призыве Украины к своим сыновьям, которые, став «сытыми», забыли ее. И «литературоведы» из ЦК КП(б) У замечательно поняли это.

Недаром же сам Зеров, подытоживая вовсе не общелитературного пошиба обвинения, направленные против него («антипролетарские настроения», «классово чуждое восхищение прошлым», «абстрактный гуманизм» и, конечно же, «национализм»), писал в сонете «Голос» (декабрь 1931 года, очень интересным является примечание автора: «Сонет — это пересказанный своими словами упрек Коряка (близкого к власти критика тех лет. — И.С.), что наши поэты, когда пишут о Днепрельстане, начинают с прошлого»):

Ти надто любиш спів дзвінкоголосий
Минулих днів і показних епох,
Слід половецький, що давно заглох,
Книжок старинних перетлілі стоси.
Невже тобі байдужі наші троси
І неших ворогів преполох?
Невже не бачиш, як Великий Льох
Нам оддає свої скарби-приноси?
Як одступає старожитна цвіль,
І як у розмаху плідних зусиль
Угору зносяться стрункі каркаси?
І як від марші часу крицеві
Вже заступив бетон старі покраси,
А вицвіт праці — квіти степові?

Те «марші часу крицеві», о которых пророчески писал Николай Зеров, через несколько лет превратились в ритмичные, «системные» выстрелы палачей, которые оборвали жизнь Поэта.

А это стихотворение — поражающее символическое обобщение тоже «вечного» явления предательства, притворства и коварного фарисейства, с которым так часто приходилось сталкиваться Зерову (написано в 1934 году, когда преследуемый Поэт вынужден был оставить преподавательскую работу в Киевском институте народного образования — в настоящее время Университет имени Тараса Шевченко). Названо оно «Incognito» (!):

Він народивсь давно, і то не маячня!
Живе в усіх часах, в усіх суспільних шарах,
Та нині розплодивсь у безліч екземплярах,
Мов літоросль повзка від в’язового пня.
Ще вчора він слова точив мені медові,
І стільки приязні було в облесній мові!
Та утиральничок скрашав поважну стать.
Він бачить наперед годину злої страти,
А руки прийдеться від крові одмивать,
Тож ліпше рушника напохваті держати.

Как звать того безымянного («його»), который «бачить наперед годину злої страти»? Как зовут того «ловкого», «непобедимого» типа, довольно ярких представителей которого и сегодня достаточно видим и в правительственных учреждениях, и в депутатских рядах? Так ли важно здесь конкретное имя; общее же имя мерзавца известно — Иуда.

Рассказ о наследие Зерова (группе «неоклассиков», к которой, вместе с Павлом Филиповичем, Михаилом Драй-Хмарой, молодым Максимом Рыльским, принадлежал Поэт, из-за нехватки места — никоим образом не из-за нехватки важности — оставим на рассмотрение специалистов) будет неполным, если, хотя бы предельно сжато, не проанализировать его публицистические произведения. Прежде всего нашего внимания, читатель, требует обобщающая, фундаментального значения статья Николая Константиновича под точным, исключительно значимым и для наших дней названием «Ad fontes» (с латыни — «К истокам»; статья входит в одноименный публицистический сборник, изданный в Харькове в 1926 году).

О чем идет речь в этом произведении? Написано оно было в разгар знаменитой историко-литературной (и политической, как показало трагическое время!) дискуссии, известной современным читателям в первую очередь благодаря памфлету Николая Хвылевого «Украина или Малороссия?» и еще ряду его же полемических произведений. Напомним, что Хвылевой блестяще, темпераментно и аргументировано отстаивал «европейский вектор» развития украинской культуры, противопоставляя его дремучему, провинциальному «просвитянству», малорусской убогой культурной ограниченности и второсортности. Конечно же, Хвылевой сразу же подвергся инквизиторско-политическим обвинениям (известное в этой связи угрожающее письмо Сталина к Политбюро ЦК КП(б) У от апреля 1926 года).

Какой же была тогда позиция Зерова? Он не только полностью поддерживает основные положения памфлета Хвылевого — он развивает и углубляет их! Вот мнение Поэта: «Хотим мы или не хотим, а со времен Кулиша и Драгоманова, Франко и Леси Украинки, Коцюбинского и Кобылянской — чтобы не вспоминать имена второстепенные — европейские темы и формы приходят в нашу литературу, располагаются в ней. И все дело в том, как мы этот процесс европеизации, овладения культурой будем проходить: как ученики, как несознательные провинциалы, которые замечают и копируют внешнее, или как люди зрелые и смышленые, что знают природу, дух и последствия усваиваемых явлений и берут их с середины, в их культурном естестве. Очевидно, наш интерес заключается в том, чтобы идти во главе, а не в «хвосте», припадать к источкам (на латыни «juvat integros accedere fontes»), а не брать от передатчиков, присматриваться к нотам, а не перенимать, как малые дети, с голоса». Вот задание Зерова — нам!

С горькой, въедливой иронией пишет Николай Костевич о «рабфаковском» понимании «загнивания» Европы. «Все эти разговоры о попутничестве и олимпийстве, об азиатско-пролетарских и африканско-пролетарских ренессансах, о гниении Европы… разоблачают целые склады таких заржавленных предубеждений, таких диких и давно не перетряхиваемых суеверий, что криком хочется кричать о потребности ветра и солнца… Хотя бы и эти знаменитые слова о «разложении и загнивании Европы…» Кто только не говорил об этом, и уместнее, нежели у нас. Говорили славянофилы официальной марки, как Погодин и Шевырев, близкий иногда к тем мыслям бывал Герцен, о «предсмертном упрощении» Европы писал Константин Леонтьев, хоронил ее Достоевский. А Европа живет, растет, набирает силу, и — кто знает — подточены ли ее жизненные ресурсы, истощены ли ее творческие силы, или, может, мы стоим только перед кризисом определенной социальной формации, перед внутренним исчерпанием Европы буржуазной, что свою пору цветения имела в конце XVIII в.? Почему бы не думать, что в Европе еще есть много источников социального и идеологического обновления? Источников, что, может, и не заметишь их во время месячного путешествия короткого?».

И дальше: «Мне бы хотелось, чтобы харьковские рабфаковцы, да и вся «молодая молодежь» действительно задумались над этими многоповторяющимися формулами, пришли к их

истокам, поняли их генезис и продолжительность, их разную в разные эпохи, но всегда сильную эмоциональную напряженность. И тогда: я, может, не буду мыслить, как они, но я не смогу не уважать их убеждения; я буду знать тогда, что такое настоящее убеждение, а не суеверие, что такое слова мыслящего человека, а не голос (прошу простить это выражение) наученного скворца. Достаточно уже «повторять зады». Ближе к истокам! — вот что должно стать нашим лозунгом. Когда-то Драгоманов говорил, что он не понимает культурного деятеля на Украине без знания языков, неспособного сориентироваться в достижениях Запада. Требования Драгоманова не потеряли своей актуальности и сегодня…»

А в конце — еще одна, словно в этом, 2012 году, обнародованная мысль Зерова: «Мы должны широко и обстоятельно познакомиться с культурным достоянием других народов, со всем, что может расширить и оплодотворить наш собственный опыт. Мы должны усвоить наивысшую культуру нашего времени не только в ее последних достижениях, но и в ее основах, потому что без понимания основы мы останемся «вечными учениками», которые никогда не могут с учителями сравняться…». И еще Николай Костевич Зеров убежден: «Сто раз выше стоит человек, в котором вечная тревога мысли плодит иногда сомнения, чем те люди, плоские и уверенные, что выучили катехизу и тем раз и навсегда освободили себя от опасности сомнения и искания».

* * *

Его арестовали 27 апреля 1935 года в Москве — перед этим он потерял 10-летнего сына («Котика», он похоронен в той же могиле на Лукьяновском кладбище), был уволен с работы в Институте народного образования и в поисках средств к существованию отправился в Белокаменную. Следствие (сотрудник НКВД Лихман физически «работал» с ним на допросах) объявило его — его! — руководителем «контрреволюционной террористической националистической организации». А затем — были Соловки.

В ноябре — 75-я годовщина со дня гибели Николая Зерова. Разве что-то из его духовного завещания, с которым мы хотели Вас ознакомить, читатель, утратило актуальность?