Виктор Некрасов нарвался и на закат, и на деда Ричарда в 1966 году, забираясь с московской свитой на Уздыхальницу по лестнице во внутреннем дворике Замка. Дед всегда знал толк в потребностях строителя коммунизма, тем более лауреата Сталинской премии. Продукт и емкости нашлись у него в необходимом количестве и качестве. Классик не знал, что обслуживание пикников на горке было одним из долговременных приработков Ричарда для прокорма его пятерых внучек. Ричард был кормящим дедушкой-одиночкой. Уникальное и тогда, и тем более нынче, амплуа.
Когда через год в «Новом мире» вышел и немедленно вошел в моду некрасовский очерк «Дом Турбиных», внучки подбросили журнал деду. Дед констатировал, что классик Некрасов В.П. своевольно оторвал имя от конкретного гражданина СССР Юревича Р.М., родившегося 18 марта 1891 года в местечке Гура-Кальвария в тридцати километрах от Варшавы, там же, где и великий советский чудотворец Вольф Мессинг.
У Некрасова за «порцией» на Уздыхальнице дед явно попал в коктейль с королем Англии — героем крестовых походов. Замок легче запомнился Вике в сочетании с королем, чем с лицом гениальным, но — неопределенных занятий. Дед и последующие поколения стали жертвами некрасовской мнемотехники.
— Я — не Львиное, я — Петушиное Сердце! — повторил при мне свой тогдашний возглас возмущенный хозяин Замка.

Именно он, а не Подольский райжилотдел, не ЖЭК и не домовый комитет, был Хозяином Дома Номер Пятнадцать по Андреевскому спуску с весны 1922 года и по трагический Год Исхода — 1982-й. То есть ровно шесть десятилетий, пока остальные жители Замка Ричарда выясняли отношения с «Софьей Власьевной» — cоветской властью.
В той же степени, в какой Михаил Самуэлевич Паниковский навеки приватизировал угол Прорезной и Крещатика, а суперкомик Мыкола Яковченко — скамейку в сквере у родного театра, сухонькая фигура Ричарда Юревича хозяйски прибрала Замок.
А ведь Замок пережил стольких… Разорился и таинственно скончался первый хозяин дома Дмитрий Орлов. Старожилы со сроком проживания большим, чем у Ричарда, помнили позднейших хозяев Уваровых и Серебренникова. Еще до появления деда, в начале 1920-х, Великий Голод развалил колонию живописцев, земляков Тараса Шевченко. Они жили под световыми колодцами в студиях у крыши Замка.
Характерна смерть одного из них, ученика Н. Мурашко Григория Дядченко. Его не «шлепнули», как его учителя, в близлежащем яру… Григорий Кононович вернулся подкормиться в родную Кереливку в 1921-м, и там ясным майским утром его просто разбудили камнем в окно… Трепетный гражданин Замка Ричарда засох за какую-то неделю от стресса. Этот человек пережил гражданскую войну в Киеве на Спуске…
Дед Ричард перезимовал в Замке все, кроме «1500-летия Киева». Природное обаяние, личный девиз «Эта женщина стоит греха», Варшавское коммерческое училище за плечами, легкость на подьем и веселый нрав создали личность вполне на уровне незабвенного О.И. Бендера.

Пять вечеров я клацал перед ним кнопками портативной «Весны-306» и совал в самый его рот квадратный микрофончик. Дед не торопился. Он со вкусом начал с августа 1914-го, с простреленной ноги и австрийского плена, с лагерей в тирольском Оберрастеррайхе, венгерском Чотоальпапа и тогда еще «ненашем» Львове. Швейк удобно расположился в его речи рядом с Казановой и Гомером. Но материал был уникален еще и тематикой, и системностью. Дед показывал тайные пружины и рычаги громадной машины, конец которой положил «красный меч» после ухода армии Рыдза-Смиглы из Киева летом 1920 года.
Речь идет о разветвленной системе взаимопомощи и культурной взаимоподпитки поляков на территории Надднепрянщины и Галиции. Отрицать, что Киев и Киевская губерния к 1917 году были в той же мере питаемы польской общиной, как и украинской, и еврейской, и русской, может только не знающий имен Казимира Малевича, Александра Вертинского, Ярослава Ивашкевича… Остановимся, а то обидятся за других великих. Но мемуары элиты более или менее общеизвестны.
Тем ценнее «низовая», «смеховая» эпопея Ричарда Юревича. Профессию его лучше всего определил его спутник на долгом пути из плена в Киев драматург Тадеуш Фаблянский в шутливой эпитафии мая 1918 года — «Тут лежит цванек (пройдоха), обошедший полсвета».
Дед, не переводя духа, наговорил плутовской роман своей жизни. Я уже знал от других, а теперь увидел сам — это был плут, никогда не сотворявший зла конкретному другому. Плут поневоле, созданный лабиринтами выживания маленького человека в ХХ веке. Плут, просто по биологическим и астрологическим показателям (созвездие Рыбы, год Кота) не умевший ходить в стаде в эпоху тотальных стад. Русское слово «го-сударство» происходит от «го-сударь» — «хозяин стада» (сравни го-вядина — коровье мясо, ну, и тому подобное). Ричард ничего не мог поделать с этим самым «го…». У «го…» постоянно было шесть тузов в рукаве. Поэтому дед, как индийский мудрец Вишвамитра, предпочел создать собственную Вселенную, нежели гнить в чужой.
В отношении внешнего мира он избрал лозунгом турецкое слово «кишмиш» — «что будет, что попадется». Он был идеальным киевским обывателем. Только между прочим, попутно, между делом как бы, он поднял и вывел в немалые люди пятерых девчушек своего приемного, канувшего в репрессиях сына. Эта тайна открывала его мир без отмычки. Он был «цванек» — но «цванек», с каких начинаются народы и культуры.
Он впервые ступил на киевскую брусчатку весной 1918 года, и его поразило, насколько Бибиковский бульвар разбит в сравнении с культурной львовской мостовой (сейчас, к несчастью, все наоборот). Его передавали по рукам взаимопомощи граф Леонс-Марк Ржевуский, помещики Шишковские в имении под Чигирином в самый разгар «атаманщины», их сыновья в Киеве на Большой Житомирской, 18. Он не сделал НИ ОДНОЙ ошибки, упоминая имена и названия фирм и хуторов, площади в десятинах, цитируя латинских авторов в оригинале, напевая куплеты краковских кабаре и нэпманские частушки с Бессарабки. Он раскладывал передо мной пасьянс работы Житнего рынка при «вторых немцах» и особенности работы кооператива резиновых изделий на Саксаганского, угол Евбаза, в год смерти Ленина.
Перед шестым посещением Ричарда я пришел к его Замку. В нем оставалась последняя неотселенная семья — над самой дедовой подворотней, где он годами любил помаячить. Все остальные, радостно, обреченно или в бесконечных судах, уже капитулировали перед новым застройщиком — ЦК ЛКСМУ. Я подошел — и на меня с фасада свалился, обливаясь кровью, голубь. Выпал из когтей кошки-охотницы.
Очень вскоре скончалась моя мама, и Ричард вместе с Замком вдруг оказались далеко-далеко.
Вот прошло двадцать два года. Перебор, сказал бы Ричард Юревич.
Но до сих пор Замок дышит на меня изнутри духом запустения. Уйму сил, средств и нервов положил его новый хозяин Юрий Чопивский, внук репрессированного министра финансов УНР, чтобы «дать порядок» желтой громадине. Американский опыт, украинский бизнес, кураж для диалога с городской властью… Полжизни вбухано. Чопивский давно перестал отвечать на мои звонки. Может быть, это «прайвеси»?..
Жизнь человека — не только накопление ошибок, это и накопление загадок. Кто измерит, как мысли и эмоции несправедливо изгнанных, отселенных, выдавленных отсюда другой еще властью людей влияют на судьбу людей совсем с иной психологией, судьбой и «заточкой»?..
На моих полках не одна папка с подобными капризами «гения места». Трахтемиров, Зарубинцы, Чернобыль, Замковая гора в Киеве. Может быть, чтобы «отпустило», поставить рядом с Замком памятник Ричарду Юревичу по недавней киевской моде? Одному великому поляку — Владиславу Городецкому уже стоит (точней, «сидит») в Пассаже.
«Если бы Тадек знал в восемнадцатом году, что я здесь останусь…» — вздохнул дед, прикрывая за мной дверь в пятый, последний раз.